Смерть ростовщика

Мале Лео

– Прошу вас, не смейтесь надо мной. Вы прекрасно понимаете.

– Не уверен. Вы хотите сказать... что я с ней сплю? Это уже прозвучало менее элегантно, чем предыдущая фраза, но все же лучше, чем "трахаться" или другое равнозначное выражение.

– А это не так?

– О господи, нет! – я защищался с живостью, пожалуй, даже оскорбительной для прекрасной блондинки, она не была наигранной, меня "завели" подозрения ее матери. – Господи, нет! Почему вы так решили?..

Она не ответила. Я продолжал:

– В этом и состояло

ваше беспокойство?

– Да.

– Оно безосновательно, уверяю вас.

Она устало пожала плечами и выпустила мою руку.

– Вероятно, я поздновато забеспокоилась, – признала она. – Вы клянетесь, ч, то...

– Клянусь.

Она вздохнула. Не убежденная ни на грош. Голос мой звучал искренне (еще бы!), но кроме искренности в голосе мне представить было нечего. Ей этого явно было недостаточно. Но, черт возьми, не к врачу же обращаться за подтверждением! Врачебный осмотр ничего не решит. Девственники в деле не участвовали.

– Не будем возвращаться к прошлому, – продолжала госпожа Жакье словно про себя, – но я еще могу предупредить будущее. Моя мастерская не то чтобы процветает. Одетт почти ничего не останется после меня. Она обручена с одним из самых богатых наследников Марэ, сыном владельца производства игрушек с сюрпризами...

У нее вырвался короткий болезненный надломленный смешок:

– Похоже на бред сумасшедшего. Впрочем, как вы говорите... нет дурацких профессий.

Я поддакнул.

– Нельзя допустить, чтобы Одетт неосторожно скомпрометировала себя, поставив под сомнения возможность этого брака. Жак довольно ревнив... Увидев вас только что вместе высаживающимися из такси... Я не сразу осмыслила опасность, я вообще легкомысленна, но... мало-помалу...

Легкомысленна? Конечно. Что не исключает материнских чувств. Тягостное зрелище представляла собой эта женщина, накрашенная словно на маскарад, портящая себе кровь из-за будущего дочери и с трогательным бесстыдством обнажавшая передо мной душу. Я уцепился за аргумент, показавшийся мне неотразимым:

– В этом не было ничего такого, что оправдало бы ваши подозрения. Напротив. Будь что-нибудь между мной и вашей дочерью, я не стал бы сопровождать ее!

Довод вроде бы подействовал. Тем не менее она заметила:

– Вы остановили машину далеко от дома.

– Из-за пробки...

Мне надоело защищаться. Я не адвокат.

– Поверьте мне, сударыня, – решительно заявил я. – Мадемуазель Ларшо не является моей любовницей. Несколько лет назад я познакомился с ней в Сен-Жермен-де-Пре, кажется, и даже тогда ничего между нами не было... (Еще бы, черт возьми!) Сегодня мы случайно встретились неподалеку от моей конторы...

– Вашей конторы?

– Да, у меня есть контора в центре. Мы поболтали о том, о сем, и в результате этой беспорядочной беседы взяли такси и... Дело в том, что мне хотелось повидать вас, сударыня.

Госпожа Жакье распахнула глаза:

– Повидать меня?

Я улыбнулся:

– Представьте себе, мне тоже требовалось задать вам кое-какие вопросы.

Мы с вами не знакомы, но из разговора с Одетт я понял, что вы знали одного человека, а тот другого, о ком мне хотелось бы узнать побольше.

На минуту она онемела, потом заметила:

– Мне это представляется несколько сложным.

– Да нет, все очень просто. Если позволите, я объясню у вас дома.

– Хорошо, идемте, – согласилась она, поняв, что дальнейшая беседа на ступеньках ни к чему. – Извините меня... Я вам верю. Извините за несправедливое подозрение.

– Для меня оно более чем лестно. Мы продолжили наше восхождение.

* * *

Одетт Ларшо ожидала нас в огромной гостиной с высоким потолком. Что же до вкуса, то даже квартира этажом ниже, снимаемая торговой фирмой, вряд ли могла быть обставлена хуже. Безвкусие обстановки контрастировало со старинной резьбой, сохранившейся в разных местах комнаты, особенно с резными панелями верхней части дверей и потолочной росписью. Последняя – уж не знаю, принадлежало это кокетство кисти Миньяра или чьей-то еще – настоятельно требовала реставрации. Она основательно отслаивалась, и все время, проведенное в комнате, я опасался, как бы кусок божественной ляжки кого-нибудь из парящих над нами мифологических мясистых персонажей не свалился ко мне в стакан.

Пытаясь как-нибудь обмануть собственное нетерпение и нервозность, девушка выкурила не меньше пачки сигарет. Доказательством служила пепельница – парижский сувенир домашнего производства, – переполненная испачканными губной помадой окурками. Барышня явно подозревала, что я все выложил ее матери.

Машинально я пересчитал стаканы, окружавшие вместе с оливками и сигаретами обреченную на заклание бутылку. Их оказалось три. Господин Жакье похоже не собирался участвовать в нашем празднестве. Тем лучше. Я не испытывал ни малейшей нужды в господине Жакье. Хозяйка заметила мой взгляд и, судя по всему, угадала мои мысли.

– Мой муж отсутствует в настоящий момент, – сухо объяснила она. – Садитесь, прошу вас.

Я удобно устроился в указанном мне кресле, Одетт разлила аперитив.

– Так вот, – сказал я, когда каждый из нас получил в руки по стакану и все мы молчали, словно ожидая чего-то, – вот почему мне хотелось с вами встретиться. Это по поводу того человека... Самюэля Кабироля.

Госпожа Жакье резко опустила стакан на поднос, чуть не крикнув:

– Я не желаю слышать об этой гнусной личности.

– Я хотел с вами поговорить не совсем о нем, – поправился я, – но о молодом человеке, который... х-мм... который его обнаружил. Повторяю, я случайно узнал, болтая с вашей дочерью, о вашем знакомстве с Кабиролем и...

Она оборвала мою речь:

– Ты могла бы лучше выбирать темы для беседы. Что вы хотите знать об этом человеке? Ну и денек сегодня.

Первая фраза относилась к дочери. Вторая ко мне. Третья к ней самой. К стаканам, мебели и стенам обращения не последовало.

– Денек? – поинтересовался я.