Смерть с отсрочкой
Шрифт:
— Четыре с половиной года за преступление, которого не совершал, — признался Ленни. Такой ответ производил волшебное впечатление на разведенных барменш и заскучавших домохозяек.
— Где отбывали?
— В Бедфорде и Норвиче. — Жалко, Ника нет рядом. Лживый гаденыш посвятил в тайну Сиднея, может быть, под присягой, но теперь правда выходит наружу. Не вредно добавить еще кое-что. — С Ником в Бедфорде познакомился, — добавил он.
Сидней удивленно оглянулся:
— Значит, он тоже из птичек в клетке? Как мило. В каком же преступлении вас облыжно обвинили?
— Разве Ник не рассказывал? — пробормотал Ленни. — Удивительно.
Сидней покачал головой:
— Ошибаетесь.
Старая история рассказывалась с легкостью. Всякие нестыковки давно искоренились, можно сосредоточиться на приспособлении ее к слушателю.
— Был у меня приятель по имени Роджер. Не самая яркая звезда на небе, но вполне симпатичный. Служил в поместье, как ваш папаша, и мы с ним частенько ходили стрелять голубей и всякую прочую мелкую живность. — Введение представляло собой абсолютное новшество: Ленни ни разу в жизни не стрелял, а единственным деянием Роджера в поместьях был угон машин. — У Роджера была дочурка лет пяти и не совсем здоровая. — Он прикусил нижнюю губу, взглянул на Сиднея. При подобном укусе на глаза, как правило, выступают слезы. — Лейкемия. Последняя стадия.
Это было нечестивое преувеличение: у Роджера не было никакой дочери, ни больной, ни здоровой. Были у него два сына от разных матерей из разных городков, на которых суд время от времени требовал алиментов. Ленни познакомился с Роджером, отбывая предшествующее тюремное заключение за умышленную кражу выращенного дома двухфунтового скунса с удивительно подходящей кличкой Профессиональный Самоубийца.
— Роджер тихий малый. Знаете, из тех, кто живет ради семьи, все делает своими руками, выращивает сад и прочее. — В строгом смысле тоже неправда. Роджер фактически жил ради наркотиков, сидра, мотоциклов и порнофильмов. — Как-то смотрю, он из церкви выходит. Спрашиваю: «Что ты тут делаешь, Родж? Никогда не думал, что ты религиозный». — В основном правда: Ленни действительно встретился с Роджером, выходившим из церкви Всех Святых на Грейт-Крессингем в два часа ночи. Он, почти не скрываясь, нес серебряную чашу, объясняя: «Совершил моление о чаше». — Вы меня знаете, Сидней. Я рожден для того, чтоб помогать другим. Никак не могу удержаться, особенно когда дело касается малых деток, поэтому говорю ему: если попросишь, все сделаю, помогу, чем смогу. Вы бы видели его благодарный взгляд!
Тоже правда. Непродуманный план Роджера по сбыту чаши предусматривал объявление в местном каталоге древностей и попытку торгов в автопарке. Ленни всучил чашу знакомому американцу, который ее продал еврейской супружеской паре из Балтимора. Поскольку план Роджера неизбежно грозил немедленным арестом и обвинительным приговором, он был чрезвычайно благодарен за два хрустящих банкнота по пятьдесят фунтов, которые составляли причитавшиеся ему пятьдесят процентов от девяти сотен, полученных Ленни.
— Однажды вечером Роджер попросил одолжить ему «глорию» для перевозки каких-то вещей. Разумеется, я согласился, даже помочь предложил, но он заверил, что справится сам. Следующее, что помню, — закон в дверь колотит. «Глорию» обнаружили носом в кювете возле Визнема, Роджера за рулем в бессознательном состоянии, сзади три очень милых камина эпохи Регентства. Видно, отчаявшийся бедняга пошел на преступление,
— А общественное здравоохранение?
— Ничего не могло сделать, — пожал плечами Ленни. — Ее в Штаты надо было везти, по-моему в Орландо. Там крупная детская клиника. Условия такие: если не сумеют твоего ребенка спасти, получаешь взамен билет в Диснейленд на всю семью, вроде компенсации. Так или иначе, вы меня знаете. Что я мог сделать? — Он искоса смиренно взглянул на Сиднея, видя с некоторым разочарованием, что старик протирает очки. — Как считаете, что я сделал?
— Удивите меня, — вздохнул Сидней.
— Сдался, вот что. Поднял руки. Взял на себя вину Роджера. Сказал копам, что сам вел фургон, сам совершил ограбление. Сказал, Роджер тут вообще ни при чем, я его просто домой подвозил. Сами знаете, Сидней, — поехали в Испанию бить коммунистов…
— Фашистов, — поправил Сидней.
— Все равно, — кивнул Ленни. — Иногда мужчина должен встать, чтоб его посчитали. Помните Красного Дьявола? «То, что я сейчас делаю, лучшее из всего, что когда-нибудь делал»…
Фактически у Ленни не было другого выбора, кроме того, чтобы взять на себя преступление. Он уговорил Роджера отправиться вместе с ним в ночной обход дома викария восемнадцатого века, где Общество английского наследия проводило реставрацию. Дом стоял на отшибе, пустой, без охраны, в лесах, по которым легко можно было забраться в любое помещение на всех трех этажах. С инструментами, оставленными строителями, которые торопились пропить полученную зарплату, бесчисленными приставными лестницами, каменными блоками и лебедками на месте работ кража трех каминов была столь же простым, сколь и непритязательным делом. Все пошло кувырком на обратном пути из-за глупого спора о том, кому докуривать косячок из последней имевшейся травки, перешедшего в кулачный бой на ходу между двумя незадачливыми грабителями. Удавшийся Роджеру крюк левой угодил под скулу и вырубил Ленни на время, которого оказалось достаточно, чтоб «глория» свернула с дороги и врезалась в дерево. Проезжавшая патрульная машина остановилась помочь, и Ленни смылся со сцены, бросившись на глазах у ворон через поле к ближайшему пабу. Пил там светлое пиво, играл до полуночи в карты, потом взял такси до дома, где уже три часа поджидала полиция.
— Неимоверно грустная история, — сказал Сидней, рассеянно стряхивая пепел. — Она жива?
— Кто?
— Девочка. Дочка вашего друга.
— Жива, конечно, благодаря мне.
— Ну, все хорошо, что хорошо кончается, — вздохнул Сидней.
— Знаете, мистер С., тут моя вечная проблема, — пожал плечами Ленни. — Не могу удержаться, чтоб не помочь другим людям.
— Замечательно. — Сидней снял очки, ущипнул себя за переносицу, радуясь, что вагон идет лишь до Паленсии. Если б он шел в Мадрид или дальше, ему грозила бы верная смерть от зловонного собачьего дерьма, валом валившего из уст Ленни. Он не впервые выслушивает лживые самовлюбленные мифы, но этот, бесспорно самый гнусный, доходчиво разъясняет, почему тюрьмы битком набиты идиотами. Ленни Ноулс — наилучшее оправдание принудительной кастрации.
— У вас дети есть? — спросил Сидней.
Ленни кивнул.
— Скучаете по ним?
— Я их практически не знаю, — вздохнул Ленни. — Жена добилась судебного запрещения на свидания после того, как меня осудили за преступление, которого я не совершал.
— За кражу каминов?
— Нет, — тряхнул головой Ленни. — За другое. Шесть лет уж не видел детишек. Хоть без меня им лучше.
— Как их зовут?
— Дочку — ей сейчас должно быть одиннадцать — Стелла, а мальчишку Джек. Я их назвал в честь напитков, которые пил перед ночью зачатия.