Смерть с отсрочкой
Шрифт:
Эскобар воткнул нож в столешницу, чуть коснувшись кончика мизинца. Подмигнул Нику, потянул назад лезвие, нажал, как на рычаг, взрезав плоть. Боль взвыла сиреной, и Ник взвыл из-под пластыря, когда сталь врезалась в кость.
— Заткни ему пасть рукой, — приказал Эскобар.
Октавио замотал головой:
— Не могу. Дело грязное, мать твою.
— Просто заставь замолчать сукина сына, — настаивал Эскобар.
— Кончай, Эскобар, черт тебя побери! — крикнул Энрике, срыгнув выпитое виски.
Ник затих, онемел от ужаса,
— Откроем, — продолжал Эскобар, сдирая кожу с отрезанного кончика пальца.
Эрман отвернулся, хлебнул воды.
— Мне так же тяжело, как и вам, — сказал он Сиднею, пока Эскобар вытирал окровавленное лезвие о щеку Ника. — Выпить хочу и ему дам глоток, — объявил он, потрепав Ника по голове. — Похоже, ему надо хлебнуть.
Пес козопаса нашел Сиднея на рассвете. Всю ночь в горах шла стрельба, но при первом луче солнца все стихло. Пастух недоумевал, зачем красным обстреливать необитаемый горный хребет. Он взвалил Сиднея на плечо и понес домой. Дочь видела, как отец выходит из-за кипарисов, окрашенных ранним утренним солнцем в розовый цвет.
— По-моему, умер, — сказал козопас, свалив тело на узенькую кровать. — Рюкзак на нем тяжелый.
Дочь закричала, веля поднять раненого, чтобы он не испачкал покрывало, вытащила из стоявшего рядом расписного комода серую простыню, расстелила.
— В него стреляли, — сказала она. — Принеси с плиты горячей воды.
День и ночь Сидней лежал на берегу между жизнью и смертью, утопая и выплывая из волн прилива. Дочь пастуха промыла рану на плече горячей водой с мылом, наложила припарку из меда, сосновой смолы и тимьяна, влила в сомкнутые губы жидкий чесночный суп, отскребла щеткой кровь, раздела догола, выстирала в ручье одежду, уничтожив голодных вшей, угнездившихся в швах. И пока он лежал в постели ее матери, что-то бормоча в бреду, все гадала, откуда взялся этот бледный юноша. Явно иностранец, а одет как бандит. Тяжеленный рюкзак лежит на полу у кровати нетронутый, под ним прячется безобразный черный пистолет. Нательного креста нет, в карманах никаких бумаг, никаких документов. Дочь козопаса подозревала, что он навлечет беду на их головы. Зарисовала спящего, проведя углем темные круги под глазами. На третий день он поднялся, с трудом вышел из дома, завернутый в одеяло, щурясь на солнце, и напугал ее, коловшую дрова.
— Где мой пистолет? — спросил он по-испански с южным или бандитским акцентом.
— Под кроватью, — сказала она. — Одежду сейчас принесу.
Пока он одевался, она разогрела луковую похлебку, наполнила бурдюк водой из ручья. Он подошел к столу, как бы готовясь уйти.
— Простите, что доставил вам столько хлопот. Меня зовут Сидней Стармен.
Девушка улыбнулась:
— Изарра Ромеро. Есть хочешь?
— Не могу, —
Изарра взглянула в лихорадочно блестевшие глаза.
— Ты провел здесь три дня, — объяснила она. — Отец нашел тебя в горах. В ту ночь, когда стреляли.
У него челюсть отвисла.
— Боже мой, — охнул Сидней. — Извините, мне надо идти. — Взгромоздил рюкзак на стол, расплескав похлебку, пошатнулся, пот выступил на верхней губе. — Послушайте, — с облегчением пробормотал он, вдруг обессилев, — возьмите и спрячьте. Это вам. Спасибо. — Вышел в тень кипарисов, оттуда на солнечный свет, зашагал к горам с полным бурдюком на здоровом плече, с пистолетом в руке.
Изарра бросилась за ним, завернув в салфетку буханку хлеба и лепешку козьего сыра.
— Вот, возьми.
— Спасибо, Изабелла, — кивнул он.
— Изарра, — поправила она. — Куда ты?
— Обратно к своим.
— Ты немец?
— Боже упаси! — воскликнул Сидней. — Англичанин. Из Интернациональных бригад. — Он шел быстро, размашистым шагом, Изарре приходилось бежать, поспевая за ним.
— Да ведь они…
— Враги, знаю. Я стою не с той линии фронта. Пожалуйста, никому не рассказывай, что меня видела.
— Неужели скажу? — возмутилась Изарра. — После того, как за тобой ухаживала? Думала, что ты бандит.
Сидней остановился и посмотрел на нее. Накопленные силы разом улетучились.
— Пожалуй, так и есть, — признал он и упал.
Проспал еще тридцать шесть часов, ворочаясь в смертельной лихорадочной хватке. Очнулся в темноте с бившимся в ушах пульсом. У кровати сидела Изарра с четками в руках.
— Что за шум? — прохрипел Сидней.
— Отец выпивает, а он всегда поет, как напьется, — объяснила Изарра.
— Нет, другой. Будто кто-то что-то рубит.
— Это он тебе могилу копает. Говорит, легче выкопать холодной ночью, и мы тебя сразу же похороним, как только умрешь, пока мухи не добрались.
В окно светила убывающая луна, бросая бледный свет на лицо девушки.
— Мне надо идти, — сказал Сидней. — Наш отряд… — Он сел, спустив ноги с кровати.
— Отряд тебя точно считает погибшим, — сказала Изарра. — Останешься здесь.
Вернувшийся отец заявил то же самое.
— Они давно погибли, — сказал он. — В горах в начале недели были солдаты. Записали тебя в мертвецы, ingl'es.
— Вы не поняли, — настаивал Сидней. — Солдаты были немецкие, из легиона «Кондор», нас искали. Мы прятались в пещере, в старой рудничной шахте высоко в горах. Они могли туда войти, только всех перебив.
— Значит, так и сделали. Можешь считать, тебе повезло.
Сидней покачал головой:
— Не могу. Я обещал воды принести и, значит, принесу.
— Нет, не принесешь. Ты слишком слаб, чтобы подняться в горы, не говоря уж о том, чтобы лазать по скалам.
— Умру, но постараюсь.