Смерть считать недействительной(Сборник)

Бершадский Рудольф Юльевич

И мы — те, кто делали газету, — потому и делали ее с такой неподдельной верой и страстью и так самозабвенно разыскивали повсюду хоть малейший успех, что искренне были убеждены: это народу сейчас нужнее всего. Да, порой мы раздували любой мало-мальский успешишко в выдающуюся победу, но делали это от чистого сердца, а не от желания выслужиться перед кем-то или, тем более, обмануть народ.

Я пересматриваю сейчас свои дневники сорок первого года. Нет, мы не лгали. И в этом — единственное наше оправдание, сверх того, что и гибли мы так же, как и те, о ком мы писали… Я листаю свои старые дневники.

В них не только те записи, которые впоследствии превратились

в мои корреспонденции. Не реже попадаются и такие, из которых впоследствии никаких корреспонденций не родилось. Вот, например, что записано у меня в дневнике под датой 14 августа 1941 года.

14.8.41 г. Лес под Нарва-Иеыссу.

До Ленинграда отсюда — рукой подать. Когда Ленинград был еще Петербургом, царские чиновники ездили сюда на дачи…

8 августа наша редакция понесла трагическую потерю. Мы располагались в городском саду эстонского городка Тапа. Отличный, как всюду в Эстонии, сад — густой, тенистый, ухоженный. Три дня подряд прилетал к Тапа немецкий разведчик. Бить по нему из сада командование запретило, так как зенитного оружия у нас не имелось, а пулять из винтовок и пулеметов — означало только демаскировать себя: попробуй достань его из винтовки!

Когда он прилетел в четвертый раз, на него почти никто уже и внимания не обратил. Правда, команда «Воздух!» была подана, но ни один человек не спрыгнул в ровик. А он вдруг возьми да капни одну за другой четыре бомбочки…

Мы похоронили сразу трех человек из нашей редакции. Да еще двоих ранило…

Редактор в тот же день обратился в политотдел армии с ходатайством доукомплектовать редакцию, но нам прислали только одного человека: Жерихова. Он не газетчик, в армии не служил, но грамотный, как аттестовали его редактору: учитель средней школы. Он как раз только что прибыл в распоряжение политотдела из Ленинграда. Действительно, откуда политотдел достанет готовых газетчиков?

Редактор сказал: ну и ладно, вырастет на работе, тем более что не старый. И добавил, что ему первым делом надо «понюхать, что такое война». Для этой цели он и отправил Жерихова в командировку вместе со мной в нашу левофланговую дивизию. Она сейчас больше всех удалена от нас, и от нее меньше всего материалов в газете. Когда на фронте неважно, в газету всегда пишут мало…

Мне редактор дал задание — привезти «подъемный», как он выразился, очерк на тему, как стойко задерживают немцев на каком-нибудь рубеже, а Жерихов для начала должен был организовать несколько заметок бойцов, посвященных героизму и смекалке их товарищей по отделению и взводу.

Редактор дал нам задание и, кроме того, обрадовал: до штаба дивизии — он сговорился — можно будет доехать на легковой замначпоарма, который едет туда же по своим делам.

Отлично!

До штадива доехали вечером без всяких происшествий, если только не считать одного забавного эпизода. По дороге в пустом маленьком доме с выбитыми дверьми, когда мы поравнялись с ним, подозрительно залился звонок, как будто телефона. Мы моментально высыпали из машины, окружили домишко… А что, если тут обосновались шпионы?

Но когда по сигналу замначпоарма мы ворвались в единственную комнату домика, то услыхали дохрипывание будильника. Дом же оказался пуст. Его бросили поспешно, даже яичницу со сковороды не съели…

В штадиве приятно удивил полный комплект всякого полагающегося тут по штату начальства со множеством шпал в петлицах (значит, и в частях дивизии командиры не выбиты, если их еще в штабе полно!), спокойный тон всех разговоров, козыряние. Какая успокаивающая вещь — дисциплина!

Приехали

мы голодные, но едва добились, чтобы нас накормили. Добивались мы, конечно, не грубо: неудобно напрашиваться! — но так как сами они не догадались, то пришлось намекнуть: дескать, так, мол, и так… Однако даже после этого нас накормили дрянно и совершенно несытно. Замначпоарма деликатно поинтересовался: что, у вас, кажется, с продуктами туговато? И вдруг мы услыхали от этих институток, что дивизия, изволите видеть, не считает позволительным реквизировать продукты (даже брошенные: чтобы потом не смели обвинять части Красной Армии в грабеже! — вот их объяснение!..). И ждут подвоза централизованных фондов…

Замначпоарма вправил им мозги: если хозяева бросили хутор — берите все, что нужно! Не раздумывая! Не оставляйте ни крошки фашистам!

Переночевав, утром мы с Жериховым отправились в полк. Замначпоарма оставался пока в подиве и потому разрешил своему водителю подбросить нас. Он очень дружелюбно — я его знаю еще по финской войне — относится к газетчикам. Как говорится: побольше бы такого чуткого начальства!..

Однако вскоре с машиной пришлось расстаться. Когда мы отъехали от штадива километра четыре, начались болота, болота, болота и редкий осинник, «эмка» не тянет ни в какую. Наконец водитель заявил (мы ж ему не начальство!):

— Всё, сгорели сцепления.

А может, он струхнул: чуть подальше впереди, как раз в том направлении, в котором мы ехали, был плотный артиллерийский огонь. Пришлось приказать ему отправляться обратно, что он выполнил лихо, несмотря на «сгоревшие» сцепления, а мы с Жериховым двинулись дальше уже пешком на КП первого полка дивизии.

Шли-шли, подходим к Айду-нымме. Это деревушка, все дома которой, выстроясь в один рядок, обращены в сторону противника — к гладкому-гладкому полю шириной километра в четыре. Поле перерезает река — ее название Пуртсе, на ней мы держим оборону. На другой же стороне этой речонки, то есть уже у немцев, возвышается огромная шлаковая гора сланцевого завода (в Донбассе сказали бы: терриконик). Это дивная наблюдательная вышка. Но, к сожалению, не наша…

Немцы крыли по Айду-нымме из минометов вовсю, мы у них были как на ладони. Метрах в шестидесяти от нас загорелся дом. Несмотря на ослепительность летнего дня, был отчетливо виден весь его каркас — так он пылал. Хотел я его сфотографировать, да обнаружил, что опять забыл фотоаппарат… Не везет мне. Никак не привыкну к фотоаппарату. Вот что значит не интересоваться этим с детства.

Ладно. Идем с Жериховым дальше. По нашему разумению (вернее, по моему — Жерихов смотрит во все глаза, но пока еще, я вижу, ничего не соображает. Ему хорошо — он уверен, что я все понимаю!..), — итак, по моему разумению, в маленьком лесочке у соседней деревушка — Айду-лыве — и находится нужный нам КП полка. Правда, Айду-лыве немец так интенсивно обстреливает, что я начинаю сомневаться: а что командному пункту делать под таким обстрелом? Чего ради он будет сидеть именно там? Местность совершенно голая…

Не спорю, — возможно, в моем сомнении какую-то роль играло и то, что неохота было соваться в самое пекло. Но и правду сказать: чего ради переть сдуру неизвестно куда? Кому нужна такая вздорная лихость?

Начинаю расспрашивать отступающих через Айду-нымме раненых: на старом ли месте КП полка? Они все движутся оттуда. Но, как всегда в таких случаях, одни говорят «да», другие — «нет».

Пока мы движемся по Айду-нымме (хотя деревня небольшая, но это долгая история: приходится хорониться от пулеметных очередей и минометных разрывов), идет и время.