Смерть травы

Кристофер Джон

– Похоже, будет отменный урожай, – сказал Беверли, – если, конечно, глаза меня не подводят.

Рядом бурлила река.

– А мы еще будем здесь, когда созреет урожай? – спросил Дэвид.

– Не знаю. Может, и будете. А ты сам-то хочешь?

– Очень, дедушка!

Они замолчали, лишь грохот волн тревожил тишину. Старик задумчиво смотрел на долину. Полтора столетия возделывал ее род Беверли.

– Почему бы нам не узнать друг друга получше? – сказал он, повернувшись к внуку. – Скажи, ты хотел бы стать фермером в долине, когда вырастешь?

– Больше всего на свете.

– Тогда

все это будет твоим. земле нужен только один хозяин, а твой брат, как мне кажется, не в восторге от такой жизни.

– Джон хочет стать инженером.

– Наверно, нельзя так говорить, но я не представляю, какая другая жизнь может доставлять столько радости. Это очень хорошая земля. Развернешь собственное дело. Не жизнь, а сказка. На Верхнем Лугу с древности сохранилось несколько каменных плит. Под землей. Говорят, когда-то долина служила крепостью. Тебе, конечно, вряд ли придется обороняться здесь против пуль и аэропланов. Но знаешь, всякий раз, когда я выхожу из долины, у меня возникает странное чувство. Будто невидимая дверь затворяется за спиной.

– Я тоже почувствовал, – сказал Дэвид.

– Мой дед, – продолжал Беверли, – настоял, чтобы его похоронили здесь. Они были против. Черт бы их подрал! Каждый человек имеет право быть похороненным в своей собственной земле.

Он посмотрел на зеленые всходы пшеницы.

– Только смерть может разлучить меня с долиной.

На следующий день, вдоволь насладившись вершинами холмов, Джон спускался в долину.

Бурлящий стремительный речной поток стискивал южные склоны. Вдруг Джон заметил в скале расщелину. «Вот здорово! Это наверняка пещера», – подумал он, и решил во что бы то ни стало добраться до нее. Мальчик спускался быстро, ловко, но осторожно. Смышленый и юркий, Джон вовсе не был безрассудно храбрым.

Вот, наконец, и трещина. До темного водоворота реки – футов пятнадцать. Правда, Джона ждало разочарование – никакой пещеры не было, трещина да и только. Прямо над кромкой воды нависал большой камень, что-то вроде выступа. «А что если попробовать забраться туда и посидеть, свесив ноги в воду? – вдруг подумал Джон, – Конечно, не так интересно, как пещера, но все-таки – какое-никакое, а приключение».

Джон осторожно опустился на четвереньки, и стал ползком подбираться к краю выступа. Внизу рычала и грохотала река. Когда он был почти у цели, оказалось, что камень – весьма ненадежная опора, слишком мало места. Но – не отступать же на полдороге? Джон решил: «Опущу в воду только одну ногу». Он скорчился в неудобной позе, чтобы расстегнуть сандалию и вдруг… Нога скользнула по мокрому камню, Джон судорожно попытался удержаться, но схватиться было не за что. Он сорвался вниз, и свирепые, холодные даже в разгар лета воды Лепе захлестнули его.

Джон неплохо плавал, но бороться с неистовым потоком было бессмысленно. Течение волокло его вниз, к глубинам канала. Этот канал река промыла за сотни лет до того, как Беверли, да и вообще кто-либо, поселились на ее берегах. Волны вертели мальчика, точно камешек. Джон не чувствовал ничего, кроме величественного могущества реки и своего прерывистого пульса. Внезапно он увидел, что тьма вокруг

ослабевает, уступая солнечным лучам. Свет пробивался сквозь воду – стремительную, но уже не столь глубокую. Сделав отчаянное усилие, Джон вынырнул и, судорожно вздохнув, увидел, что находится почти на середине реки. Долина кончилась. Отсюда течение немного успокаивалось, и Джон, собрав последние силы, поплыл к берегу. «Надо же, как далеко унесло, – подумал он, – и как быстро». Вдруг мальчик услышал скрип повозки, а чуть погодя – голос деда.

– Эй, Джон! Купаешься?

Ноги мальчика, наконец, коснулись дна, и он медленно, спотыкаясь, побрел к берегу.

– Ты весь дрожишь, парень! Что, сорвался? – спросил Беверли, помогая внуку забраться в двуколку.

Запинаясь и едва дыша от усталости, Джон рассказал, что с ним случилось. Старик выслушал, не перебивая.

– Похоже, ты в рубашке родился, – сказал он, когда мальчик закончил. – Тут и любой взрослый не справился бы. Так говоришь, ты почувствовал дно еще на глубине? Когда-то мой отец рассказывал об этой отмели на середине Лепе, но никто не пытался это проверить.

Он взглянул на мальчика – Джон трясся, как в лихорадке.

– Заболтался я совсем! Тебе же надо вернуться домой в сухой одежде. Давай-ка, Ручеек!

Старик немного сердился, и Джон торопливо проговорил:

– Дедушка, ты ведь не скажешь маме, правда? Пожалуйста!

– Как же не сказать? Она и сама увидит. Ты промок до костей.

– Я высохну… на солнце.

– Высохнешь, только не на этой неделе. Погоди-ка… Ты не хочешь, чтобы мама узнала о твоих подвигах? Боишься, заругает?

– Да.

Их глаза встретились.

– Ну хорошо, парень, – сказал дед. – Есть один выход. Поедем-ка мы с тобой на ферму Хилленов. Должен же ты где-нибудь высушиться. Идет?

– Да, – ответил Джон. – Я согласен. Спасибо, дедушка.

Колеса повозки скрипели по каменистой дороге.

– Ты ведь хочешь стать инженером? – первым нарушил молчание старик.

– Да, дедушка, – сказал Джон, с трудом отрывая зачарованный взгляд от могучего течения реки.

– А фермером, значит, не хочешь?

– Не особенно, – осторожно произнес Джон.

– Думаю, не хочешь, – спокойно сказал старик.

Он хотел что-то добавить, но передумал. Только почти у самой фермы Беверли наконец снова заговорил:

– Я рад. Больше всего на свете я люблю эту землю. Но есть одна вещь, которой она не стоит. Самая прекрасная земля в мире может стать бесплодной, когда в ней посеяна вражда между братьями.

Он остановил пони и крикнул Джесса Хиллена.

1

Четверть века спустя братья стояли на берегу Лепе. Дэвид поднял трость и показал на склон холма:

– Вон они!

Проследив за взглядом брата, Джон засмеялся.

– Дэви, как обычно, задает темп, но бьюсь об заклад, что выносливость Мэри победит, и она будет Первой-На-Вершине.

– Не забывай, что она года на два старше.

– Ты – плохой дядя – слишком явно благоволишь к племяннику.

Оба усмехнулись.

– Мэри – славная девчушка, – сказал Дэвид, но Дэви… просто, Дэви есть Дэви.