Смерть умеет улыбаться
Шрифт:
Кругом уже кипела работа. Многострадальный дом переживал третий по счету и, очевидно, самый ужасный по последствиям обыск. Вещи, подхваченные небывалым трудовым порывом, на мой взгляд, несовместимым с данным временем суток, срывались с годами належенных мест, мебель отодвигалась и переворачивалась. Что-то уже хрустело под ногами. Словом, гостиная постепенно приобретала вид старой девы, зверски изнасилованной противоестественным способом. Кажется, так пишут в их протоколах. Ничего, если не так, старшие товарищи меня поправят.
Да, кстати, если есть противоестественный,
Нюся - наша неизменная хранительница чистоты и порядка, суровая повелительница тряпок и швабр, бесстрашная укротительница пыли и хаоса - плотно сжимала губы, чтобы со злости не ляпнуть дорогим гостям лишнего, и метала по сторонам убийственные взгляды. Подвергнись я такой обструкции, давно бы пала замертво. Но то я, а то - менты. Ядовитые взгляды отскакивали от них, как бараний горох от танковой брони.
– Одно хорошо, - прокомментировала ситуацию невозмутимо-прекрасная кузина, - Если наш общий дядя припрятал копию своего завещания дома, то они...
– кузина мрачно кивнула в сторону, - Точно его найдут. Как ты считаешь?
А я считаю так: если Павлик не нашел, ментам искать нечего.
Возле стены сидели притихшие, явно испуганные понятые. Сам Хмурый расположился в библиотеке и по очереди выдергивал нас к себе на допрос.
Нет, он выразился деликатнее - на беседу. Впрочем, не вижу разницы. Какой человек, находясь в здравой памяти и трезвом рассудке, станет беседовать с родными в доску органами да еще добровольно?! Покажите мне такого - и я посыплю голову пеплом и уйду в монастырь.
Только какой монастырь меня примет? Ничего, если не примет сразу, поселюсь в шалаше, как Ленин, и возьму монашек измором.
Шутки - шутками, а дело - дрянь. Павлик не умер, но его действительно пытались отравить. Так сказал Хмурый в ответ на мои недоуменные восклицания.
Недотравленый кузен, находясь между жизнью и смертью, вместо последнего "прости" выложил ментам и про завещание, и про скандал, и про то, что мы ни перед чем не остановимся, чтобы прибрать к рукам его - его!
– законное наследство. В общем, заложил нас по полной программе. Каков поганец, а? Я до тебя доберусь, солнце мое запятнанное. Так доберусь, месяц мой ущербный, что мало не покажется.
– Как он мог?
– твердила тетя, пунцовея от праведного гнева, - Как он мог? Мы к нему со всей душой, а он...
– Мамочка, успокойся, - уговаривал взволнованный Макс, - Павлик остынет и возьмет свои слова обратно.
Находящийся рядом оперативник внимательно слушал, о чем они говорят.
Казалось, что он не просто слушает, а кожей впитывает каждое слово, попутно сканируя мысли, и записывает все это в оперативную память.
Даже если Павлик и остынет, дело замять не удастся, слишком далеко оно зашло. Нутром чувствую: подозреваемся мы - скопом и по отдельности. Ну конечно! У нас был и мотив, и возможность подсунуть Павлику яд.
Вот мы, тепленькие, застигнутые не с поличным, но на месте преступления. Вернее, не мы, а они. У меня, оказывается, алиби - в то время, когда
Сычами и Озерском. Хмурый следователь не отстал, пока не понял, что это прискорбное для него обстоятельство могут подтвердить несколько человек - Дашка, которая провожала меня (патологически пунктуальная подруга назовет время моего отъезда из Сычей с точностью до сотых долей секунды), парнишка в ортопедическом ботинке, который обслуживал меня на авто заправке под Тверью (надеюсь, он запомнил утроенные чаевые), длинноносый официант из кафе, куда я зашла выпить чашку светло-коричневой бурды с подозрительным вкусом и кислым запахом, издевательски обозначенной в меню как кофе по-турецки (оказывается, иногда выгодно закатывать эффектные скандалы с выплескиванием жижи на грудь официанту.
Вообще-то я целилась в лицо, но промахнулась), а также многочисленная группа подозреваемых родичей. Не знаю, учтут ли их показания, но и без них свидетелей достаточно.
Не сомневаюсь, что мое алиби подвергнется тщательной проверке. Его и под микроскопом изучат, и на зуб попробуют. Пусть пробуют, мне не жалко. За алиби я абсолютно спокойна: более железобетонного доказательства невиновности в природе не существует.
Как, однако, приятно чувствовать себя человеком с алиби! И как не приятно все остальное, кто бы знал...
Хмурый установил, что в день покушения Павлик никуда не уходил, и к нему, в свою очередь, никто не приходил. Родственники клянутся (лучше бы молчали, но разве им втолкуешь), что посторонних в доме не было. Правда, между Приваловыми и следователем возникли принципиальные разногласия, считать ли Фабу посторонним. Обе стороны, как и следовало ожидать, остались при своем мнении. Ясно, теперь подозревается еще и Фаба. Бедный старикан, не повезло ему с нами. Вернее, с ними. Я совершенно ни при чем. Затаскают теперь Фабу почем зря.
Когда Хмурый поймет, что Павлик был затворником, по крайней мере, здесь, в Озерске, и что он не общался с посторонними не только в день покушения, но и во все предшествующие дни, моим незадачливым родственникам придется совсем туго.
Буквально все указывает на то, что дело это - тихое и семейное, что несостоявшимся убийцей мог быть только свой человек. Или столичная мафия.
Если Павлик перебежал дорогу отморозкам, они могли специально достать его в Озерске, чтобы замести следы, ведущие в Москву. Эту версию я подбросила Хмурому, чтобы он не зацикливался на Приваловых.
Версия откровенно слабая. Сама знаю. Во-первых, смешно представить, чтобы Павлик - мелкий клерк строительной компании, законопослушный до скуки, перебежал дорогу мафии. Деньги? Оружие? Наркотики?
Алюминий? Ой, мама, держите меня семеро! И покрепче, иначе упаду от смеха. Во-вторых, время такое, что всем подряд, включая трехнедельных эмбрионов, известно, что отморозки предпочитают огнестрельное оружие, которое в их руках выглядит естественней, а действует быстрее и гораздо, гораздо эффективнее. Если это мафия, то где, спрашивается, контрольный выстрел в голову?