Смерть в апартаментах ректора. Гамлет, отомсти! (сборник)
Шрифт:
Малую гостиную начал медленно окутывать вечерний мрак. Последний луч заката скользнул по плечам Анны Диллон на портрете работы Уистлера, висевшем на стене, и погас. Голубые и серебристые ночные пейзажи, ранние работы Коупа в стиле пуантилизма, броские и яркие картины Диллона словно бы плыли по стенам. В открытое окно ворвался порыв холодного ветерка, прошуршал сквозь стоявшие в огромной вазе цветы и заставил кого-то робко пересесть подальше от окна. А голос Готта продолжал, отдаляясь и становясь все холоднее:
– Смею заметить, что если бы у сэра Ричарда Нейва не было брата, также занимающегося медициной, то он так бы и остался вне подозрений.
Он навлекал на себя подозрения. Полагаю, он знал о своем безумии, что создаваемый им состязательный элемент представлял его здравую половину, с научной беспристрастностью взиравшую на его растущее безумие и пытавшуюся не допустить, чтобы безумец не вырвался на свободу. Возможно, это слишком сложно, что это одна из тонкостей его профессии.
Он навлекал на себя подозрения серией показных действий, не скрытно намекая на свой мотив, а почти в открытую заявляя о себе. Эти показные действия – я имею в виду, конечно же, послания – подверглись тщательному изучению. Но именно эта тщательность скрывала содержавшийся в них ключевой момент. Касательно посланий мистер Эплби задавался двумя вопросами: когда и как? Когда их послали? Каким способом? Какой из возможных подозреваемых мог составить и отправить то или иное послание? Существовал, конечно же, другой вопрос: зачем эти послания? Однако ответ казался столь очевидным, что над этим аспектом долго не раздумывали. Послания являлись просто способом актерствующего преступника объявить о своих намерениях. «Гамлет, отомсти!» Это первое послание, отправленное мистеру Криспину в палату общин, и на нем не стоит долго останавливаться. Там все просто и по существу: сочетание угрозы и предстоящей постановки пьесы. Второе послание – лорду Олдирну – в свете последовавших событий видится прибавляющим мрачного драматизма. В машине, провезшей лорд-канцлера под стенами Скамнума, найдены слова леди Макбет о еще одной предопределенной жертве.
Охрип и ворон,Тот, что прокаркал с моих стенО Дункана зловещем появлении.Следующее послание, адресованное мистеру Гилби, содержало пару строк из «Тита Андроника», которые лишь повторяли мысль о мести.
И прошепчу им имя страшное свое:То месть, она заставит всех обидчиков дрожать.Слово «обидчик», сделало послание чуть более конкретным. Тем не менее именно на этом послании мистер Эплби задержался, чтобы задаться очень важным вопросом: зачем все эти послания? Они производили неодинаковый эффект. Зачем преступник, столь аккуратный в своих «демонстрациях», отправил целых пять посланий с различной степенью воздействия? Ответ мистера Эплби, разумеется, оказался точным: разнообразие посланий представляло собой вызов. Преступник как бы заявлял: «Смотрите, сколько посланий я могу отправить, и всякий раз по-иному, и все мне сходит с рук». Но кроме вопроса «Зачем столько много посланий?» существовал еще один вопрос: зачем именно эти послания?
И именно этому вопросу следовало стать главенствующим после следующего послания, прозвучавшего из диктофонного аппарата доктора Банни: «Я не крикну: Гамлет, отомсти!» Способ доставки этого послания был эффектным, однако само послание кажется бессмысленным. В свете последовавших событий какую цель могло преследовать подобное «отречение»? И тут я должен сказать, что мне стыдно за себя. Мне не удалось сразу же определить источник этого послания. И с каким-то упрямством, которое, возможно, вызовет сочувствие у профессора Маллоха, я отказался от поиска источника. Я не придал этому делу особого значения и не собирался терпеть поражение по поводу того, что я знал наверняка. На самом же деле фраза «Я не крикну: Гамлет, отомсти!» происходит из стихотворения Сэмюеля Роулендса «Ночной ворон». Я вспомнил об этом в тот момент, когда случайно взглянул на телеграмму Нейва, отправленную им сегодня утром под наблюдением полиции и отменявшей прием пациента. Обычно телеграммы подписываются только фамилией, но поскольку у Нейва есть брат, тоже занимающийся медициной, он расписывается иначе. Я взглянул на подпись «Р. Нейв» и сразу же почувствовал, что тут кроется нечто, похожее на анаграмму.
Воцарилось недолгое молчание. Питер Марриэт, слишком зачарованный происходящим, преодолел свою застенчивость и спросил:
– Скажите, пожалуйста, а что такое анаграмма?
– Когда вы из букв одного слова или нескольких слов, путем их перемещения, получаете другое слово. Здесь же я обратил внимание на согласные «р», «н» и «в» в подписи «Р. Нейв», – нравоучительно ответил Готт, – и, меняя их местами, получается «в», «р» и «н», то есть те, из которых складывается слово «ворон». Другими словами, Нейв – хотя и весьма изощренным способом, что характерно для нынешних психоаналитиков – поставил свою подпись под двумя из пяти изначальных посланий. На самом деле под тремя. Ворон охрип, цитата из «Ночного ворона». И второй отрывок из «Макбета», который прозвучал ночью из радиограммофона и который я выключил перед словами не
Готт слегка переменил позу.
– Я сказал – совсем не концом дела. Даже на этой стадии существовала загвоздка. Но прежде чем перейти к ней, позвольте мне вкратце изложить то, что, по моему мнению, произошло, и рассказать о некоторых важных моментах, которые я еще не упомянул, например, о железном кресте.
Не будь железного креста, я полагаю, не было бы и убийств. И именно из-за железного креста возникла та заминка в деле в том аспекте, как оно видится публике. Однако начну с самого начала.
Вот лорд Олдирн, подлинный символ некоего старого миропорядка. Он, повторяю, государственный деятель, философ и теолог. Его творения широко известны, они стоят на полках большинства думающих людей, включая, как мне известно, мистера Эплби. И вот снова сэр Ричард Нейв, другая типичная фигура: ученый, закоренелый номиналист, воинствующий атеист – в чем многие из вас сумели убедиться из разговоров с ним – и ярый обличитель суеверий, духовенства, обрядничества и всего прочего. Что же происходит потом? Решает ли Нейв покончить с символом всего, что противостоит ему? Думаю, что нет. Но он совершает нечто другое. Частично из-за некой потребности своего характера и частично, как я предположил, подвергнувшись влиянию нынешнего идеологического терроризма, он начинает плести паутину разрушительных фантазий вокруг фигуры Олдирна. У меня в голове засели две его фразы, по-моему, сказанные им относительно детективных романов и фильмов-боевиков: «здоровая трансформация подавляемых преступных наклонностей в фантазии» и «предохранительные клапаны». Сейчас вполне возможно, что придумывание воображаемых преступлений есть «здоровая трансформация» и все такое. Я не знаю. Но то, что сделал Нейв, представляло собой нечто иное: он начал обдумывать и представлять себе преступление против реального человека, которого он по-настоящему ненавидел. Вообразить, что это являлось предохранительным клапаном, – психологический дилетантизм. И настал момент, когда влечение перешло границы фантазии и стало мало-помалу воплощаться в реальность.
Именно это я имел в виду, когда говорил, что убийство в некотором смысле не являлось предумышленным. Даже когда появились послания, ситуация складывалась лишь таким образом, что фантазии угрожающе вышли из-под контроля. Я не знаю, когда Нейв обзавелся револьвером, но именно на это действие я бы указал, если бы мне пришлось определять момент, когда безумие возобладало. Он вооружался на случай всяких неожиданностей.
Однако, как я уже сказал, он не намеревался стрелять в Олдирна: револьвер служил для обороны. Его захватывала и неумолимо влекла вперед уникальная драматическая возможность, возможность противостоять Олдирну в истинном образе Возмездия и убить его в тот момент, когда он напрасно зовет на помощь. Мне кажется, он планировал зарезать Олдирна, так же, как зарезали Боуза, и оставить тело, чтобы его обнаружил Гамлет. Это была навязчивая фантазия, и можно сказать, что стечение обстоятельств окончательно лишило его разума. Но даже тогда все могло остаться чистой фантазией, а послания – невинной причудой, которой так и не нашли бы объяснения. Фатальной поворотной точкой стало появление железного креста.
И вот, почти прямо под рукой, над епископским креслом должен был стоять тяжелый железный крест. Какое жутко символическое и ритуальное значение приобрели бы его действия, если бы он смог схватить этот символ и вышибить мозги своей жертве! Так что он отказался от кинжала, который намеревался использовать, однако на крайний случай оставил револьвер.
Тогда почему его план не сработал? Зачем он стрелял? В идеале можно было бы найти ответ – и, соответственно, вплотную приблизиться к поимке преступника – на основании двух моментов, которые я упомянул: подслушанный разговор и шляпа, не принадлежавшая Счастливчику Хаттону. Короче говоря, мистер Эплби нашел шляпу в комнате лорда Олдирна и заключил, что это шляпа не его, поскольку по размеру была больше остальных шляп лорд-канцлера. Однако есть определенное условие, что чья-то новая шляпа будет по размеру больше, чем его же старая: если тот страдает от болезни Педжета.