Смерть в Берлине. От Веймарской республики до разделенной Германии
Шрифт:
Не менее интересен случай Эдиты Эрдман из Штеглица. В конце 1945 г. ей сообщили, что ее муж похоронен в одной из нескольких общих могил на территории бывшего приюта для слепых в городке Кёнигс-Вустерхаузен, в СЗО, к югу от Берлина. Она обратилась к мэру города:
25 октября 1945 г. я получила <…> известие о том, что мой муж Бенно Эрдман предположительно погиб в конце апреля. <…> [Узнав об этом,] я подумала, [что это невозможно,] что я бы почувствовала, если бы что-то случилось с мужем, и поэтому решила, что известие ошибочно, что, видимо, произошла путаница, что, быть может, под именем моего мужа там похоронен совсем другой человек, а сам Бенно в русском лагере для военнопленных. <…> В начале ноября я заполнила розыскную анкету Красного Креста. <…> [Одна из сестер] тоже подумала, что в хаосе последних недель войны это не было невозможным [то есть что произошла ошибка]. <…> Можете ли вы мне помочь? За прошедшие полгода я <…> пришла к пониманию, что тысячи и тысячи умерли от потери крови в последний момент ради этого безумия, почему бы и не мой муж тоже, отец моего трехлетнего сына? И все же и теперь у меня вновь и вновь возникает сильное чувство, что он жив и думает о нас. Действительно ли <…> солдат с таким же именем, как у моего мужа, похоронен [там, где мне сказали]? 579
579
Kreisarchiv K"onigs Wusterhausen (далее – KKW).
Эрдман верила, что у нее есть с мужем метафизическая связь, благодаря которой она почувствовала бы, если бы с ним что-то случилось. Значит, он должен быть жив, его удерживают и не дают сообщить о себе. Schweigelager, или «лагерь безмолвных», в глубине России, где заключенным не позволяют общаться с внешним миром, – важная послевоенная фантазия: она давала надежду, что люди, считающиеся умершими, на самом деле живы 580 . О силе этой фантазии свидетельствуют многие послевоенные источники, а также попытки как восточно-, так и западногерманских властей с ней бороться 581 . Столь же устойчивые слухи ходили в Берлине спустя годы после войны о погибших, все еще погребенных под теми или другими руинами 582 . Несмотря на некоторые насмешки по поводу этих слухов в прессе 583 , их существование было, несомненно, признаком надежды на то, что судьба пропавшего родственника может в конце концов проясниться.
580
См.: Gregor N. «Is He Still Alive, or Long Since Dead?». P. 196. О долгом бытовании в Западной Германии идеи о «лагерях безмолвных» см.: Moeller R.G. War Stories. P. 40; Biess F. Homecomings. P. 181 – 183.
581
См., например: LAB F Rep 280, документ 9681, Berliner Rundfunk, Abt. Frage-Antwort an Frau Gertrud Berge. 13 марта 1948 г. Об использовании радио в распространении информации и политической пропаганды относительно военнопленных в советской зоне см.: Fischer J. – U. «Die Heimat ruft»: Sendungen zur Kriegsgefangenen – und Heimkehrerproblematik in der Sowjetischen Besatzungszone // Heimkehr 1948: Geschichte und Schicksale deutscher Gefangener / Hg. A. Kaminsky. M"unich: C.H. Beck’sche Verlagsbuchhandlung, 1998. S. 96 – 116.
582
См.: Versch"uttet – immer noch? // Telegraf. 26 февр. 1949 г.; DD-WASt, BB 344, Ordner 83, Polizeireviere 1 – 175.
583
См.: Da liegen noch 100 Leichen drunter // Telegraf. 10 апр. 1948 г. С. 6. Копия в: LAB F Rep 280/9746.
В случае Эдиты Эрдман фантазия о лагере безмолвных уступила в конечном счете страху, что, если он действительно погиб, идентичность Бенно потонет в военном «хаосе» – пучине массовой смерти и общих могил. Эрдман писала, что через шесть месяцев после окончания войны «она пришла к пониманию» – то есть узнала, – что «тысячи <…> умерли от потери крови ради этого безумия». Таким образом, в своем письме Эрдман одновременно и указывает на появляющиеся объяснения массовой смерти и войны, и заглушает отсылки к «массовой судьбе», сопротивляется им, настаивая, что Бенно, возможно, все еще жив.
Истории Эдиты Эрдман и Бетти Гизе показывают, что загадочность, окутывающая столь многочисленные отдельные исчезновения, и страхи, связанные с массовой смертью, каким-то образом были связаны со страхом перед потерей персональной идентичности. Существовало устойчивое опасение, что умершие канут в пустоту анонимности и навсегда исчезнут, что их судьбы не удастся выяснить, что их трупы пребывают в забвении, безликие, под открытым небом в степях России или пустынях Северной Африки. Это опасение, вероятнее всего, усугублялось утратой общепонятного способа осмысления войны и связанных с нею смертей, ужасающими образами из лагерей смерти и общим политическим контекстом иностранной оккупации, а вместе с ней – и утраты Германией суверенности. Попытки берлинцев создавать нарративы о смерти или о продолжающейся жизни их пропавших близких показывают: индивиды интериоризировали общие политические факторы, что привело к чувству личной уязвимости и экзистенциальной неуверенности. В этом смысле нарративы, которые берлинцы изобретали для объяснения никак иначе не постигаемых смертей, не только давали их умершим близким возможность жить дальше, но и позволяли им самим сопротивляться ужасу и бесчестью, связанным с «массовой» смертью, угрожавшей идентичности путем стирания отдельных жизней.
Неудивительно поэтому, что страх анонимной смерти мог отступить, если удавалось выяснить совсем, казалось бы, мелкие подробности об отдельной жизни и смерти. Семьи похороненных на месте приюта для незрячих в Кёнигс-Вустерхаузене, который был превращен в советский военный госпиталь (там похоронили и мужа Эрдман), писали десятки писем мэру, задавая конкретные и подробные вопросы. От каких ран страдал близкий человек? Куда он был ранен? Мучился ли он в момент смерти? Как прошли его «последние часы» или «последние недели»? В какой точно день его доставили в госпиталь? Были ли рядом с ним товарищи? Лежали ли они тоже в госпитале? Живы ли они еще, и если да, то как можно связаться с ними, чтобы узнать больше? 584 Составляя отдельные нарративы о смерти, иначе не постигаемой, берлинцы защищали своих умерших близких – а возможно, и самих себя – от анонимности, ужаса и даже стыда «массового» опыта.
584
См.: KKW, Listen "uber Nachlass der gefallenen Soldaten und Gr"aber; Beantwortung von Anfragen verstorbener Soldaten, 1945 – 1952. Бо'льшая часть писем в этой папке относится к 1945 – 1946 гг.
Рудольф Кюнель, чей «сын и единственный ребенок» умер и был похоронен в Берлине во время войны, в 1947 г. написал ряд страшных писем в Deutsche Dienststelle:
Могу ли я сердечно просить вас, если это только возможно, сказать мне, умер ли мой сын при бомбардировке или же был застрелен в упор или с расстояния, какие ранения он получил и есть ли у него товарищи, которые остались в живых, и какие у них адреса?
585
DD-WASt, BB 344, Ordner 76, Berlin alphabetisch, J-K. Переписка с Рудольфом Кюнелем. Февр. – май 1947 г.
Как показывают письма Кюнеля, получение личных вещей умерших также составляло часть процесса индивидуализации смерти и придания ей материальной формы: для многих это был способ завершить наррацию о жизни индивида. В рассказе Генриха Бёлля «Весть» (1947) солдат приходит к женщине с известием о смерти ее мужа. Сначала она встречает новость невозмутимо: она уже догадывалась, что тот погиб. Но как только солдат раскладывает на ее столе «жалкие вещички»: «обручальное кольцо, часы и солдатскую книжку [Soldbuch] с затасканными фотографиями», – женщина начинает рыдать, «исступленно и страшно, как животное. <…> Воспоминания, видимо, тысячами мечей пронзали ее» 586 . Так и Бетти Гизе убедилась в смерти своего мужа Эриха, когда получила наконец его военный билет (Wehrpass): «Я как будто испытала утешение. Там были официальные печати, было сказано, что он умер». Хотя у нее все же оставались сомнения по поводу гибели Эриха, она чувствовала, что эта вещь больше похожа на доказательство его смерти, чем письмо, полученное от командира 587 .
586
B"oll H. Die Botschaft // Heinrich B"oll Werke: Romane und Erz"ahlungen I, 1947 – 1951 / Ed. B. Balzer. Cologne: Gertraud Middelhauve Verlag, 1977. S. 11. [Бёлль Г. Весть / Пер. с нем. И. Горкина // Бёлль Г. Избранное. М.: Радуга, 1988.]
587
K"ohler J. Klettern in der Grossstadt. S. 255 – 256.
Те берлинцы, у кого не было ни личных вещей, ни обрывков нарративных подробностей, чтобы сложить судьбу близкого человека, прибегали к сверхъестественным объяснениям, желая пролить хоть какой-то свет на смерть близких. Эти фантазии являлись, если угодно, формой «альтернативного финала». В Европе раннего Нового времени, как писал Роберт Скрибнер, контакт с духовным миром был укоренен в хрупкости бытия и ужасах повседневной жизни, когда смерть происходила внезапно и необъяснимо 588 . В послевоенном Берлине царила именно такая атмосфера. Как известно, в послевоенные годы духовенство было весьма обеспокоено тем, что немцы занялись поиском гадалок 589 ; такой факт говорит о распространенности этого явления – равно как и его раннее появление в кино. Первый немецкий фильм послевоенного времени – «Убийцы среди нас» («Die M"order sind unter uns») – повествует о путешествии отца (герра Мондшайна) к предсказателю будущего (герру Тимму). Тимм говорит Моншайну, что видит «двух людей, идущих навстречу друг другу по длинному мосту». Предполагается, что эти люди – Моншайн и его сын. Счастливый и успокоенный, Моншайн умирает, прежде чем выясняет правду: его сын погиб. Кажется, многие берлинцы охотно объясняли смерть близких – или же выясняли, что их жизнь продолжается, – подобно Моншайну, умозрительным путем. Граф Ганс фон Лендорф, восточнопрусский аристократ и военный хирург, отметил, что люди после войны увлеклись разнообразными видами гадания. Лендорфа удивляло и собственное внезапное вниманию к знакам вроде «Венеры в полуденном свинцово-сером зимнем небе». Он писал: «Нынче я вижу столько всего, чего не замечал раньше, и придаю большое значение вроде бы простым и очевидным вещам» 590 .
588
См.: Scribner R.W. Elements of Popular Belief // Handbook of European History 1400 – 1600: Late Middle Ages, Renaissance, and Reformation / Eds. T.A. Brady, Jr., H.A. Oberman, J.D. Tracy. Leiden: E.J. Brill, 1994. P. 232 – 234.
589
См.: Gregor N. «Is He Still Alive, or Long Since Dead?». P. 183 – 184.
590
См.: Lehndorff H. Graf von. Token of a Covenant: Diary of an East Prussian Surgeon 1945 – 1947. Chicago: Henry Regnery Co., 1964. P. 315. Лендорф – родственник графа Генриха фон Лендорфа, участвовавшего в заговоре 20 июля 1944 г. с целью убить Гитлера.
Для других освободиться от тяжести загадки смерти значило вообразить, в какой форме может продолжаться жизнь после смерти. Одна женщина описывала свои детские мысли о смерти ее бабушки в 1945 г.:
Это известие <…> означало для меня, что когда я умру, она уже будет на небе. Кто-то [там] будет, кто меня любит и знает и кого люблю я. К тому времени у меня уже давно было чувство, что все мертвые отправляются на небо. Когда я лежу ночью без сна, я представляю себе небеса в виде длинного ряда комнат, ближних и дальних. В дальних комнатах находятся те, кто умер давно. В тех, что ближе, – умершие недавно, Танте Кёте, застрелившаяся в парке с офицером, Ханнелоре из нашего дома, убитая шрапнелью, мертвый русский, которого моя мама обнаружила у соседей в детской комнате. А теперь и бабушка попала на небеса. Это близко. Я легко найду ее, если умру. Я побегу к ней, и мне не придется быть на небе одной 591 .
591
Gronefeld G. Kinder nach dem Krieg. Berlin: Nishen Verlag in Kreuzberg, 1985. S. 84.
Эта женщина росла в военные и послевоенные годы и видела немало смертей. Попытки вообразить небеса утешали ее при мысли, что однажды и она там окажется. Сначала она представляла их себе как одинокое, безымянное, даже страшное место. Потом умерла ее бабушка, и это сделало ее образ неба намного более радостным. Теперь небеса это не множество пугающих комнат и незнакомых мертвецов разного возраста, а место, где в ближней комнате ждет родная бабушка, не говоря уже о Танте Кёте, Ханнелоре и «мертвом русском». Это небо, место с временем и пространством, с историей и понятными размерами, было интимным и личным, там умершие продолжают жить, сохраняя черты, которые были у них при жизни.