Смерть в день рождения
Шрифт:
Аллейн прошел в комнату Чарльза, оставив дверь открытой.
— Ну, совсем другая обстановка, — услышал Фокс. — Сугубо мужская. Очень просто. Очень красиво. А кто давал ему грелку?
— Флоренс. Доктор велел старой няньке явиться позднее, чтобы ухаживать за ним. Все говорят, что эта старая командирша не отказывается от рюмочки портвейна.
— Это дом чертовски богатого мужчины, — заметил Аллейн. — И полагаю, не менее богатой женщины.
— Он, кажется, большой человек в Сити, да?
— Да. Чарльз Гейвен Темплетон. Два года назад он удачно провернул дело с компанией
Слуги вроде бы его любят. Повариха говорила, что все его желания должны исполняться неукоснительно. Одна оплошность — и выгонит. Но его любят. Очень тяжело переживает происшедшее. Выглядит скверно, но с ним легко разговаривать. С полковником куда сложнее.
— Никто из них не показался вам похожим на отравителей женщин?
— Нисколько, — заверил его Фокс.
— Говорят, это сразу не различишь.
— Это правда. Так говорят.
Они вышли. Фокс запер дверь.
— Хотя к чему это? — вздохнул он. — На этаже все ключи взаимозаменяемы. Как обычно. Впрочем, — добавил он, просияв, — позволю себе вытащить и все остальные.
— Ох, уволят вас когда-нибудь. Ну пошли.
Они начали спускаться вниз.
— Оставшиеся гости, — говорил Фокс, — во второй комнате справа. Это те, которые были с покойной до времени ее ухода из оранжереи. И только эти люди покидали место расположения всех приглашенных перед началом речей. А кстати, сэр, до того момента, когда начались речи, здесь находился фотограф, а кинооператоры со своими камерами заняли весь первый пролет. Кроме того, рядом с внутренней лестницей было устроено что-то вроде бара. Я говорил с барменом. Он утверждает, что пока он там был, никто, кроме няни и Флоренс, наверх не поднимался. Это гостиная покойной или, как они ее называют, — будуар. Кабинет — первый направо.
— Где лекарь?
— В теплице. Мучается с похмелья. Поднять его?
— Пожалуйста.
Они расстались. Аллейн, постучав в дверь будуара, вошел. Рози сидела в кресле с журналом в руках, Тимон Гантри только что кончил разговаривать по телефону, а Берти, недовольный и раскрасневшийся, читал какую-то пьесу. Увидев Аллейна, оба мужчины поднялись, а Рози, смутившись, отложила журналы. Представившись, Аллейн сказал:
— Я зашел только извиниться за то, что вынужден просить вас ждать.
— Это чертовски неудобно, — проговорил Гантри. — Приходится отдавать распоряжения по телефону.
— Надеюсь, у вас сегодня нет спектакля?
— Нет. Но я репетирую новую пьесу. Премьера через три недели. Тут уж надо приспосабливаться.
— Да, действительно надо, — согласился Аллейн и вышел.
— Какой шикарный мужчина, — равнодушно заметил Берти и вернулся к своей пьесе.
В кабинете, где находились Уорэндер и Чарльз, царило молчание. Аллейн подумал, что оно не походило на молчание родственников, которых соединило общее горе. Напротив, казалось, что было молчание враждебно настроенных друг к другу людей. Аллейн мог бы поклясться, что его приход вызвал скорее чувство облегчения, чем раздражения. Он отметил, что кабинет, как и спальня Чарльза, был обставлен взыскательным и требующим во всем совершенства человеком с
Чарльз сделал движение, чтобы подняться. Но Аллейн удержал его:
— Пожалуйста, сидите.
Чарльз тяжело опустился в кресло. Уорэндер встал. Глаза у него покраснели, лицо было покрыто пятнами.
— Паршивое дело, сэр, — сказал он. — Так?
— Да, очень, — согласился Аллейн, посмотрев на Чарльза, и обратился к нему: — Простите, сэр, но мы пока не можем избавить вас от всех этих формальностей.
— Садитесь, пожалуйста, — с видимым усилием проговорил Чарльз. — Вы — Аллейн? Я, разумеется, знаю вас по имени.
Уорэндер подвинул стул.
— Что-нибудь выпьете? — спросил Чарльз.
— Большое спасибо, нет. Я постараюсь вас долго не мучить. Но есть вопросы, которые необходимо обсудить. Будет дознание и, увы, вскрытие. Кроме того, мы обязаны проверить все, насколько это возможно. Цепь событий, предшествующих несчастному случаю. Я понимаю, что это причиняет вам боль и приношу извинения.
Рука Чарльза поднялась, а потом бессильно упала.
— Мне лучше испариться? — предложил Уорэндер.
— Нет, — ответил Аллейн. — Я хотел бы, чтобы вы остались.
Пристально глядя на Аллейна, Уорэндер постучал себя в грудь против сердца и едва заметно показал головой в сторону Чарльза. Аллейн кивнул.
— Если не возражаете, — обратился он к Чарльзу, — я попрошу полковника Уорэндера рассказать, что предшествовало тому моменту, когда ваша жена покинула гостей и прошла к себе наверх. Если, сэр, вы захотите поправить его, добавить что-то от себя или задать вопрос, вы, конечно, сможете это сделать.
— Хорошо. Хотя, видит бог, теперь ничего уже нельзя изменить.
Уорэндер выпрямился, тронул свои гвардейские усы и начал старательно и подробно описывать события. Он сказал, что был рядом с Мэри Беллами с того момента, как она, кончив встречать гостей, отошла от двери и, останавливаясь поговорить то с одним, то с другим (полковник назвал несколько имен), направилась к оранжерее. В конце концов она присоединилась к небольшой группе, расположившейся в оранжерее.
Аллейн делал записи. В этом месте полковник, глядя прямо перед собой, замолчал. Чарльз сидел, не шевелясь.
— И что? — спросил Аллейн.
— Она была там, пока не принесли именинный торт, — ответил Уорэндер.
— Находившиеся в оранжерее гости никуда не выходили?
— Я выходил, — вмешался Чарльз. — Я вышел… поговорить с двумя гостями… они должны были рано уйти.
— Да? А вы обратно вернулись?
— Я велел Грейсфилду, нашему дворецкому, принести торт, — устало ответил Чарльз. — Я оставался в комнатах, пока его не принесли.
— Так. А потом? — спросил Аллейн.
— Потом внесли торт, — продолжал рассказ Уорэндер. — Они с Маршантом вышли. Маршант — это продюсер Мэри: «Маршант и K°». Он произнес поздравительную речь.