Смерть в душе

Сартр Жан-Поль

Борис просто помахал указательным пальцем правой руки в знак отказа. Ивиш не настаивала; она опустила голову и принялась теребить локоны: Борис понял, что она хочет о чем-то его спросить. Через некоторое время она, не глядя на него, сказала:

– Я подумала…

– Что?

– Я подумала, что ты возьмешь меня с собой, и мы будем жить втроем на деньги Лолы.

Борис, чуть не подавившись, проглотил слюну.

– А, – сказал он, – вот что ты подумала.

– Борис, – с

внезапным жаром заговорила Ивиш, – я не могу жить с этими людьми.

– Они худо с тобой обращаются?

– Наоборот, они меня окружают чрезмерными заботами: ведь я – жена их сына, понимаешь… Но я их ненавижу, я ненавижу Жоржа, я ненавижу их слуг…

– Ты и Лолу ненавидишь, – заметил Борис.

– Лола – это другое.

– Другое потому, что она далеко, и ты ее не видела два года.

– Лола поет, и потом, она пьет, и потом, она красива… Борис! – крикнула она. – Они безобразны! Если ты оставишь меня в их руках, я покончу с собой, нет, я не покончу с собой, будет еще хуже. Если б ты знал, какой я иногда сама себе кажусь старой и злой!

«Вот те раз!» – подумал Борис. Он выпил немного кофе, чтобы слюна проскользнула в горло; он подумал: «Нельзя причинять страдание сразу двум людям». Ивиш перестала теребить волосы. Ее широкое бледное лицо порозовело, она твердо и тревожно смотрела на него, немного походя на прежнюю Ивиш. «Может быть, она снова помолодеет? Может быть, снова станет красивой?»

Он сказал:

– При условии, что ты нам будешь готовить, страхолюдина.

Она схватила его за руку и изо всех сил сжала:

– Ты согласен?! Борис! Ты согласен?!

Я буду преподавателем в Гере. Нет, не в Гере: это лицей. В Кастельнодари. Я женюсь на Лоле: преподаватель коллежа не может жить с любовницей; с завтрашнего дня я начну готовить свои лекции. Он медленно провел рукой по волосам и осторожно потянул за чуб, чтобы проверить его прочность. «Я буду лысым, – решил он, – теперь это ясно: я полысею до того, как я умру».

– Естественно, я согласен.

Он видел, как ранним утром кружится самолет, и повторял про себя: «Утесы, красивые белые утесы, утесы Дувра».

Три часа в Паду

Матье сидел в траве; он наблюдал за черными клоками дыма над стеной. Время от времени в дыму поднималось огненное сердце и окрашивало его своей кровью: тогда искры прыгали в небо, как блохи.

– Так ведь они и пожар могут устроить, – сказал Шарло. Бабочки сажи летали вокруг них; Пинетт поймал одну и задумчиво растер пальцами.

– Все, что осталось от картины с масштабом в десять тысячных, – сказал он, показывая свой почерневший большой палец.

Лонжен толкнул калитку и вошел в сад; он плакал.

– Лонжен

плачет! – удивился Шарло.

Лонжен вытер глаза.

– Сволочи! Я уж думал, что они меня прикончат.

Он рухнул на траву; в руке у него была книга с разорванной обложкой.

– Мне было нужно раздувать огонь кузнечным мехом, а они бросали в огонь свои бумаги. Весь дым шел мне в морду.

– Закончили?

– Нет. Нас прогнали, потому что будут жечь секретные документы. Тоже мне секрет: приказы, которые я сам и печатал.

– Это плохо пахнет, – сказал Шарло.

– Пахнет жареным.

– Нет, я говорю: раз жгут архивы, это плохо пахнет.

– Ну да, плохо пахнет, пахнет жареным. Я о том и говорю.

Они засмеялись. Матье показал на книгу и спросил:

– Где ты ее нашел?

– Там, – неопределенно сказал Лонжен.

– Где там? В школе?

– Да.

Он с подозрительным видом прижал к себе книгу.

– А другие там есть? – спросил Матье.

– Были и другие, но типы из интендантской службы взяли их себе.

– А это что?

– Книжка по истории.

– Какая?

– Я не знаю названия.

Он бросил взгляд на обложку, потом неохотно добавил:

– История двух Реставраций.

– А кто автор? – спросил Шарло.

– Во-ла-белль, – прочел Лонжен.

– Волабелль, кто это?

– Откуда мне знать?

– Ты мне ее одолжишь? – спросил Матье.

– Когда прочту.

Шарло забрался в траву и взял у него книгу из рук.

– Так это же третий том!

Лонжен вырвал ее.

– Ну и что? Зато можно хоть как-то мысли переключить.

Он наугад открыл книгу и сделал вид, будто читает, чтобы утвердиться в правах владельца. Исполнив эту формальность, он поднял голову.

– Капитан сжег письма своей жены, – сказал он.

Он смотрел на них, подняв брови, с простодушным видом, заранее изображая глазами и губами удивление, которое рассчитывал вызвать. Пинетт очнулся от угрюмой задумчивости и с любопытством повернулся к нему:

– Кроме шуток?

– Да. И ее фотографии он тоже сжег, я их видел в огне. Она премиленькая.

– Неужели?

– Ну я врать не буду.

– Что он говорил?

– Ничего. Он смотрел, как они горят.

– А все остальные?

– Они тоже молчали. Улльрих вынул из бумажника письма и бросил их в огонь.

– Странная затея, – пробормотал Матье.

Пинетт повернулся к нему:

– Ты не будешь жечь фотографии своей милой?

– У меня нет милой.

– А! Вот оно что.

– А ты сжег фотографии жены? – спросил Матье.

– Я жду, когда фрицы будут в поле зрения.