Смерть в кредит (другая редакция)
Шрифт:
Надо сказать, что Пассаж был идеальным местом для гниения. Он был просто предназначен для того, чтобы подыхать медленно, но верно в собачьей моче, уличной грязи, дерьме и запахе газа. Здесь было более смрадно, чем в тюрьме. Солнце вставало за стеклянной крышей такое тусклое, что даже свеча казалась ярче. Все начали задыхаться. Теперь Пассаж осознавал, что он задыхается!.. Теперь говорили только о горах, долинах и прочих красотах…
Эдуард в очередной раз предложил нам прогуляться в воскресенье до Фонтенбло. Отец наконец согласился. Он приготовил нам одежду и припасы.
Первый трехколесный
В это воскресенье мы встали еще раньше, чем обычно. Мне тщательно вытерли задницу. Целый час мы ждали на улице Гайон, пока придет машина. Отправиться в такую длительную поездку было непросто. Мы вшестером толкали мотоцикл от моста Бине. Мы заправились. Форсунка постоянно протекала. Руль прокручивался в обратную сторону… Один за другим раздавались ужасные взрывы. Пробовали заводить, то резко, то плавно… После трех попыток… или шести… Раздается сильный взрыв!.. Мотор начинает работать… Еще раза два или три он загорался… Его тушили… Мой дядя сказал: «Садитесь, господа, садитесь! Я думаю, что он наконец разогрелся! Мы можем ехать!..»
Нужно было большое мужество, чтобы сесть туда. Вокруг собралась толпа. Мы втиснулись на сиденье. Каролина, мать и я. Мы были так завалены разными вещами, что я мог двигать только языком. Перед отъездом мне отвесили хорошую оплеуху, давая понять, что мне далеко не все позволено.
Машина сперва встала на дыбы, потом рухнула на три колеса… Дернулась два-три раза… Ужасный треск и чиханье… Толпа в испуге отхлынула. Казалось, что все кончено… Но колымага, вся сотрясаясь, поехала по улице Реомюр… Мой отец взял напрокат велосипед. На каждом подъеме он подталкивал нас… Малейшая остановка могла оказаться роковой… Нас, в сущности, все время нужно было подталкивать… У сквера Тампль сделали остановку.
Потом опять рванули с места. Всю дорогу дядя лил масло во все дыры. Наша машина напоминала пассажирское судно. В переднем отсеке намечался аврал. Моей матери уже было плохо. Но если остановить машину, мотор может больше не завестись… Он заглохнет, и мы пропали!.. Моя мать держится героически. Дядя, в своем шлеме, сидя за рулем в самом аду, окруженный множеством язычков пламени, умоляет нас держаться крепче!.. Отец едет за нами по пятам. Он жмет на педали и готов прийти к нам на помощь. Он подбирает все, что отваливается по дороге: части двигателя и болты, маленькие винтики и большие детали. Даже за треском мотора слышно, как он ругается и все проклинает.
И все это из-за мостовых… На мостовых в Клиньянкуре [26] нас подбрасывает выше деревьев… У переезда Ванв [27] наши передние рессоры полетели… Мы растеряли все фары и клаксоны в придорожных канавах Вилетт… Ближе к Пикпю [28] и Большой дороге мы потеряли столько всего, что отец сбился со счета…
Я слышал, как он ругается сзади: «Это будет конец света!.. Если нас в дороге застанет ночь!»
26
Клиньянкур,
27
Ванв – парижский пригород.
28
Пикпю – бывшая деревня, ныне один из кварталов Парижа в 12-м округе.
Том бежит впереди нас и оставляет везде следы из дырки под хвостом. Ему удавалось пописать везде. Дядя Эдуард был просто гением в механике. К концу поездки он держал все в своих руках. Его пальцы были… как инструменты, в промежутках между толчками он жонглировал стержнями и запросто исправлял поломки, он касался поршней, как клапанов кларнета. Только потом все детали опять начинали сыпаться на дорогу… Машина кренилась, вихляла и ползла в сторону кювета. Все трещало, брызгало, фыркало и грозило развалиться.
Все это происходило под аккомпанемент воплей моего отца… Машина издала последний хрип: «Буаа!» И все было кончено! Эта дрянь успокоилась!
Воздух был отравлен отвратительным зловонием отработанной смазки. Все выбрались из катафалка… И вместе толкали его до Аньер, там был гараж. Мой отец работал своими мощными икрами в шерстяных чулках… Местные дамы любовались им. Моя мать была горда… Для охлаждения мотора у нас имелось маленькое пластмассовое ведерко. Мы пошли к фонтану. Наша трехколесная машина была настоящим чудом. Пока мы ее толкали, мы изорвали себе одежду в клочья: отовсюду торчали разные крючки и острые концы…
У шлагбаума дядя и отец зашли в бистро выпить пива. Я и дамы упали на скамейку перед бистро и, откашливаясь, дожидались лимонада. Все были измучены. Над нашей семьей опять нависла гроза. Огюсту нужна была разрядка, он долго искал какой-нибудь предлог. Сопел и принюхивался, как бульдог. Лучше всего подходил я. Другие могли бы ответить… Он выпил стакан перно, что было против его правил, скорее, это можно было назвать причудой… За то, что я разорвал брюки, меня ожидает большое наказание. Мой дядя пытается вступиться, это злит отца еще больше.
Перед возвращением из деревни я получаю несколько сильных оплеух. На переездах всегда бывает много народу. Я нарочно заревел изо всех сил, чтобы его разозлить. Я старался привлечь всеобщее внимание, упал и катался под столиками. Он был ужасно смущен, весь покраснел. Он не выносил, когда все на него смотрели. Чтоб он сдох! Мы уехали на своем драндулете, трусливо пригнувшись.
Всякий раз, когда мы возвращались с прогулки, было столько шума и скандалов, что дядя в конце концов отказался от своей затеи.
Все говорили: «Мальчику, несомненно, полезен свежий воздух!.. Но автомобиль плохо на него действует!..»
* * *
Не передать, какой сволочью была мадам Меон из лавки напротив. Она цеплялась к нам по малейшему поводу, сплетничала, к тому же была завистлива. Но у нее хорошо продавались корсеты. За сорок лет у старухи сложилась постоянная клиентура из мамаш и их дочек. Причем таких, что далеко не всякому согласились бы показывать свою грудь.