Смерть в кредит (другая редакция)

Селин Луи Фердинанд

Мадам Меон в своем окне была очень обеспокоена тем, что все соседи собрались у нас. Она подозревала, что готовится заговор. Бабушке возбуждение отца внушало отвращение. Она не приходила к нам восемь дней. Каждый вечер он начинал свой рассказ, и все с новыми подробностями. Рудольф получил бесплатные билеты, и в воскресенье мы все втроем устремились в эту толчею.

На площади Конкорд толпа буквально втянула нас внутрь. Не успев прийти в себя, мы очутились в Галерее Машин, происходящее напоминало стихийное бедствие в прозрачном соборе, сделанном из стекла. Здесь стоял такой шум, что моего отца уже не было слышно, но он все же продолжал надрываться. Пар вырывался изо всех отверстий. Там были чудесные кастрюли

высотой в три дома, сверкающие рычаги, проникающие, казалось, в самый ад… Под конец мы дрогнули, не выдержали и вышли… Мы пошли посмотреть большое Колесо… Но все-таки на берегу Сены было лучше.

Площадь была украшена просто потрясающе… Два ряда огромных пирогов, фантастические пирожные с кремом, забитые балконы, пляски цыган, закутанных в яркие ткани, при свете маленьких лампочек, горевших, хоть и был день. Расточительность. Бабушка была права. Мы пошли дальше, стиснутые со всех сторон. Я находился на уровне ног, было столько пыли, что я не видел, куда иду. Я глотал ее и выплевывал что-то вроде цемента… Наконец мы дошли до «Северного полюса»… Приветливо улыбающийся путешественник, закутанный в меха, что-то рассказывал, но так тихо, как будто по секрету, почти ничего не было слышно. Отец сразу ввел нас в курс дела. Наступило время кормления тюленей… Они так сильно верещали, что выдержать было невозможно. Мы опять ушли.

В большом Лимонадном дворце мы издалека увидели на красивом движущемся прилавке прекрасный бесплатный оранжад… Но нас от него отделяла целая толпа… Возбужденные люди стремились добраться до стаканов. Жажда безжалостна. От нас вообще ничего не осталось бы, решись мы туда полезть. Мы ретировались через другой выход… И пошли к туземцам…

Мы увидели только одного за решеткой, он варил себе яйцо. Он не смотрел на нас, поворачиваясь к нам спиной. Здесь было тихо, и мой отец снова принялся с воодушевлением разглагольствовать, ему хотелось посвятить нас в экзотические обычаи тропических стран. Он никак не мог остановиться, негру это тоже надоело. Он ушел в свою хижину, предварительно плюнув в нашу сторону… Но я уже ничего не видел и не мог открыть рот. Я так надышался пылью, что у меня все было забито. Мы двинулись к выходу, попадая из одного водоворота в другой. Я ковылял и спотыкался до самого Собора Инвалидов. Нас едва можно было узнать, до такой степени мы были измяты, задерганы, измучены усталостью и волнениями. Мы пошли самой короткой дорогой… К рынку Сент-Оноре. Дома мы первым делом выпили на кухне всю воду.

Сразу же пришли соседи: Визьо, наш марсовый, торговец парфюмерией из 27-го, перчаточница мадам Грата, Дориваль, кондитер, месье Перукьер, им не терпелось узнать новости, послушать наши рассказы… Обо всем… Везде ли мы были?.. Не потерялся ли я?.. Сколько потратили?.. У каждого турникета?..

Папа рассказывал все с тысячей подробностей… самых точных… и незначительных… Моя мать была довольна, она чувствовала себя вознагражденной… В кои-то веки Огюста все уважают… Она гордилась им… Он выпятил грудь. Его все слушают… Она понимала, конечно, что это вранье… Но в этом и заключается образованность… Она страдала не зря… Она доверяла ему свою судьбу… Он умен… Сейчас это особенно заметно. Остальные придурки слушали, раскрыв рты… От восхищения.

Отец рисовал перед ними картину за картиной так же легко, как дышал… в нашей лавке появилось что-то волшебное… Газ потух. Он один развертывал перед нами представление в тысячу раз более удивительное, чем четыре дюжины Выставок… Его не устраивало газовое освещение!.. Только свечи!.. Наши знакомые, владевшие пунктом проката, принесли свечи, найденные на антресолях. К нам стали захаживать каждый вечер, чтобы послушать отца, и все просили рассказывать и рассказывать…

Его авторитет ужасно возрос… Никто никогда не слышал ничего подобного. А Меонша под конец

заболела… противоречивые чувства переполняли ее… Ей передавали все, каждое слово…

Примерно на пятнадцатый вечер она не выдержала… Она вышла совсем одна и прошла через Пассаж… Ее можно было принять за привидение… В ночной рубашке. Она постучала в нашу витрину. Все обернулись. Она не сказала ни слова. И приклеила бумагу, на которой было написано коротко большими печатными буквами: «ВРАЛЬ»…

Все рассмеялись. Очарование было разрушено… Все разошлись по домам… Отцу больше было нечего сказать…

* * *

Гордостью нашей лавки был круглый столик на одной ножке времен Людовика XV, он стоял посередине, единственная вещь, в подлинности которой мы были уверены. К нему часто приценивались, но мы не спешили его продавать. Нам нечем было бы его заменить.

Бретонте, наши знакомые клиенты из Фобур, приметили его уже давно… Они попросили одолжить его для театральной постановки, они ставили в своем особняке комедию вместе с другими представителями высшего общества. Они дружили с Пинезами, и с Курманшами, и с Доранжами, у которых были совершенно косоглазые дочери, и со многими другими, кого так или иначе тоже можно было считать нашими клиентами… Жирондэ, Камадур и де Ламбист, родственники послов… Сливки общества!.. Все это должно было состояться в воскресенье. Мадам Бретонте была уверена, что их постановка будет иметь большой успех.

Она раз десять приходила к нам в магазин и приставала… Мы не могли ей отказать, к тому же это было с благотворительной целью.

Чтобы с нашим столиком ничего не случилось, мы сами отвезли его утром на фиакре, завернув в три одеяла. Мы пришли точно в назначенное время, чтобы занять три места, три табуретки, рядом с выходом.

Занавес еще не подняли, но все было восхитительно, дамы в роскошных туалетах шушукались и обмахивались веерами. От них исходили одуряющие запахи… Моя мать узнавала на них все достопримечательности своего магазина. Болеро, кружевные брыжи, из коллекции «Шантильи». Она даже помнила, что сколько стоило. Она восхищалась фасонами… Как эти кружева им к лицу!.. Как все это им идет!.. Она сияла.

Перед тем как выйти из лавки, меня предупредили, что, если я буду распространять вонь, меня скрутят прямо во время спектакля. Я подтерся так основательно, что все возможные источники запахов были перекрыты. Даже мои ноги в тесных башмаках «модного» фасона были вымыты…

Наконец все расселись. Нас призвали к тишине. Занавес поднялся… Появился наш столик… на самой середине сцены… совсем как у нас в лавке… Это нас успокоило… Удар по клавишам пианино… и звучат первые реплики… Ах! какие изысканные интонации!.. Все персонажи уходят, приходят и прохаживаются в ярком свете… Какие они замечательные… Они спорят… Ругаются… Приходят в ярость… Но становятся все обворожительнее… Я полностью очарован… Я хотел бы, чтобы они повторили все сначала… Я не все понимаю… Но я покорен душой и телом… Все, к чему они прикасаются… Их малейшие жесты… самые обычные слова околдовывают меня… Все вокруг стали аплодировать, мы с родителями не осмеливаемся…

На сцене я узнаю мадам Пинез, она просто божественна, я и сейчас вижу ее бедра, трепетание грудей… Она грустит в своем воздушном пеньюаре… на диване, обитом шелком… Она измучена, рыдает… Она страдает из-за Доранжа, другого нашего клиента… Он разносит ее в пух и прах, она уже не знает, куда деваться… Но он, коварный, чтобы сорвать поцелуй, заходит сзади, пользуясь тем, что она плачет, облокотившись на наш столик, ибо душа ее растоптана. А затем еще тысячи ласк… Для меня это в диковинку… Тогда она признает себя побежденной… грациозно откидывается на канапе… Он целует ее взасос… Она теряет сознание… испускает дух… Вот это работа!.. Он вертит задом…