Смерть в Поместье Дьявола
Шрифт:
Балантайн знал, к чему клонит сын. В борьбе за выживание, в беспросветной нищете люди превращаются в варваров. Внезапно вернулись воспоминания о военных лагерях, в Крыму, в Скутари, о нависающей над каждым смерти, о том, что делали люди в дни и ночи ожидания битвы. В любой день они могли превратиться в бездыханный труп, разлагающийся под солнцем Африки или замерзший в гималайских снегах. Если он не знал Брэнди, получалось, что и Брэнди не очень-то знал его.
— Я прослужил в армии тридцать лет, — ответил он. — Я знаю, что может произойти с людьми. Такого ответа
— Нет. — Брэнди допил портвейн. — Он не в полной мере соответствует заданному вопросу.
Балантайн встал.
— Нам лучше присоединиться к дамам в гостиной до того, как они поймут, о чем мы тут говорим.
Поднялся и Алан Росс.
— Я знаком с одним членом парламента и хочу с ним повидаться. Составишь мне компанию, Брэнди? Возможно, мы ему поможем. Он готовит законопроект, который хочет представить на обсуждение.
— О чем? — спросил Брэнди.
— Разумеется, о детской проституции, — ответил Росс, — открывая дверь. — Но, если не возражаешь, не упоминай об этом в присутствии Кристины. Я думаю, эта тема ее расстраивает.
Балантайну последняя фраза Росса согрела душу. По реакции Кристины он сделал вывод, что она считает разговоры о проституции дурным тоном. Теперь же получалось, что все не так. Ее огорчало наличие этого социального зла. Генерал ощутил укол стыда из-за того, что составил себе неправильное мнение. Но изменить он уже ничего не мог: если бы начал извиняться, вновь затронул бы запретную тему.
Перед полуночью, когда остальные разъехались, Балантайн следом за Огастой медленно поднимался по лестнице.
— Знаешь, с каждой новой встречей мне все больше нравится Алан Росс. Кристине очень повезло.
Она повернулась и холодно посмотрела на него.
— И что ты хочешь этим сказать?
— Именно то, что и сказал: даже без всякой предубежденности можно обнаружить, что этот человек совсем не тот, каким ты его представлял. Алан гораздо лучше, чем показался мне при наших первых встречах.
— Я всегда ценила его очень высоко, — твердо ответила Огаста. — Неужели ты думаешь, что я позволила бы нашей дочери выйти замуж за не достойного ее человека?
Ее ответ на удивление больно уколол генерала, и он непроизвольно озвучил истинное положение дел:
— Сомневаюсь, что нам удалось бы найти для Кристины другого жениха.
Глаза Огасты стали такими же чужими, как глаза незнакомцев, с которыми он иной раз встречался взглядом на улице. Чувство удовлетворенности, которое он ощущал за обеденным столом среди стаканов с вином, рассеялось как дым.
— Выбор у нас был. И еще какой. Я свою работу знаю. Или ты полагаешь меня некомпетентной?
Такая мысль никогда не приходила ему в голову, с того самого дня, когда он впервые встретил Огасту на ее дебютном балу. Она все знала и умела — даже тогда. Не нервничала, не флиртовала и не хихикала, и, среди прочего, именно этим привлекла к себе его внимание. Как давно это было… Балантайн попытался вспомнить, что испытывал в тот момент: волнение, предвкушение… но не вышло. Кольнула душевная боль. Те достоинства Огасты, которые раньше
— Это нелепо! — Ему приходилось защищаться, но в этом вопросе он твердо решил не сдавать позиций. — Я знаю Кристину не хуже твоего. — Чудовищная ложь. — У нее удивительно сильная воля. И даже ты, моя дорогая Огаста, можешь иной раз допускать промахи.
Огаста устала. Но и ее застывшего лица хватило, чтобы он замолчал. Она повернулась и продолжила подъем. Спина оставалась прямой, но каждая ступенька преодолевалась с трудом.
— Естественно, — наконец ответила она. — Так же, как и ты, Брэндон. Я хочу, чтобы за столом ты воздержался об обсуждения таких неприятных тем, как трущобы и их несчастные обитатели, особенно когда у нас гости. Это свидетельствует о плохих манерах и вызывает исключительно раздражение. Я ожидала, что ты поймешь это сам. Социальная совесть — это хорошо, но проявлять ее надо в подходящих для этого ситуациях и местах. А с учетом того, что этот скандальный лакей когда-то служил в нашем доме, я буду тебе признательна, если ты воздержишься от упоминания его имени. Я не хочу, чтобы наши слуги впали в истерику. Это может привести к тому, что половина из них напишет заявление об уходе, а тебе прекрасно известно, как трудно нынче с хорошими слугами! — Она добралась до лестничной площадки и повернула к своей спальне. — Спокойной ночи, Брэндон.
Ему не оставалось ничего другого, как пожелать доброй ночи жене и пойти к себе. Комната показалась незнакомой, хотя и мебель, и книги, и сувениры многие годы стояли на своих местах.
Наутро в коридоре Балантайна встретил Страйд, бледный как смерть. Руки он сцепил на животе, хотя обычно они висели по бокам. Ни одной женщины Балантайн не видел и на мгновение даже подумал, что Огаста права: все взяли расчет и разбежались под покровом ночи, боясь находиться под той самой крышей, где когда-то жил Макс, словно его призрак мог прийти за ними и утащить в бордель.
Страйд ждал, его глаза переполняла тоска.
— Что теперь? — спросил Балантайн. — Что случилось?
— Газеты, сэр…
Всего-то! Балантайн ощутил безмерное облегчение.
— Господи, значит, их принесут позже. А если не принесут через час, пошли за ними кого-нибудь. — И он чуть повернулся, чтобы протиснуться мимо него и пройти на завтрак.
Но Страйд стоял как скала.
— Нет, сэр. Боюсь, я недостаточно ясно выразился. Газеты принесли… я о том, что в них. В Девилз-акр еще одно убийство, сэр. И теперь все гораздо хуже.
Балантайн не мог представить себе, что может быть хуже кастрации Губерта Пинчина. Попытался, но не получилось.
— Его, правда, не так ужасно… — Страйд замялся, сглотнул слюну, — изуродовали, сэр.
Генерал сначала не понял, потом чуть расслабился.
— Не так ужасно? Но ты сказал, что все гораздо хуже.
Страйд понизил голос.
— Убили сэра Бертрама Эстли, сэр. Его нашли рядом с домом удовольствий, только для мужчин.
— Для мужчин?.. Святый Боже! Ты про гомосексуальный бордель?