Смерть Вазир-Мухтара
Шрифт:
Он был бледен, и глаза его блуждали.
— Ваше превосходительство, — сказал он трясущимися губами, — я прихожу от имени Манучехр-хана. Мулла-Мсех и Мирза-Масси говорят сегодня народу. Они объявили джахат.
Грибоедов закрыл глаза. Он стоял спокойно, только глаза его были закрыты.
— Ваше превосходительство, — лепетал человек, — ваше превосходительство, отдайте, пока не поздно, Мирзу-Якуба.
Грибоедов молчал.
— Или пусть сегодня вечером Мирза-Якуб пройдет тайно в мечеть Шах-Абдул-Азима, ваше превосходительство, это два шага, только
У человека были слезы на глазах, и он трясся.
— Если кто-нибудь, а особенно русский подданный, — медленно и чужим голосом сказал слова закона Грибоедов, — приходит под русское знамя и находится под его покровительством, — я не могу его выгнать из посольского дома. Но если Якуб сам захочет уйти, я мешать не буду. Прощайте, господин Меликьянц.
Человек неверными шажками, запинаясь, скатился с лестницы, и Грибоедов послал через десять минут Сашку с запиской к евнуху.
Сашка вернулся и доложил:
— Господин главный евнух просили передать, что если ваше превосходительство захотят, так они завсегда рады исполнить, но только сами не согласны.
— Спасибо, Саша, — сказал Грибоедов, — спасибо, Сашенька, ты верно передал.
— А господин Меликьянц прямо не в себе приходили, — прибавил Сашка, довольный.
— А теперь позови сюда, голубчик, Мальцова Иван Сергеича.
— Будьте добры, Иван Сергеич, — сказал Грибоедов Мальцову холодно, — написать ноту. Изложите все мои поступки со сносками на статьи. От самого приезда в Иран. Выражения допустите сильные, но титулы все сохраните. Закончите примерно так: нижеподписавшийся убедился, что российские подданные не безопасны здесь, и испрашивает позволения у своего государя удалиться в Россию, или лучше — в российские пределы. Всемилостивейшего, разумеется.
Мальцов встревожился.
— Есть какие-нибудь известия?
— Нет, — сказал Грибоедов.
— Сегодня же составить?
— Лучше сегодня. Простите, что обеспокоил.
Когда Мальцов ушел, Грибоедов взял листок и начал изображать:
aol, otirsanatvfe e'asfrmr.
По двойной цифири листок означал:
Nos affaires vont tres mal. [90]
Кому писал это Александр Сергеевич? Он положил листок к бумагам на столе, не дописав его. Выдвинул ящик, пересчитал деньги. Оставалось немного, расходы были большие. Он становился скуповат.
90
Наши дела очень плохи (фр.).
11
Так наступила ночь, и никто в русском посольстве, кроме евнуха Мирзы-Якуба и Александра Сергеевича, не знал, о чем говорил растерянный человек.
Сашка о нем забыл. Он читал на ночь любимую свою поэму «Сиротка», сочинение господина Булгарина. Потом
— Все сидит, — сказал казак, взглянув в окошко со двора.
— Да, дела, — зевнул другой.
12
И вот перед ним встала совесть, и он начал разговаривать со своей совестью, как с человеком.
— Дело прошлое, оставь свои бумаги, не хлопочи так над бумагами.
— Присядь, подумай.
— Ты сегодня пнул ногой собаку на улице, вспомни.
— Неприятно, — поморщился Грибоедов, — но, вероятно, она привыкла.
— Ну что ж, жизнь не удалась, не вышла.
— Здесь ты прожил даром и совершенно даром…
— Птичье государство, Nephelokkukigia?
— Кто это сказал? — заинтересовался Грибоедов. — Птичье государство? Ах, да это доктор говорил.
— Зачем ты бросил свое детство, что вышло из твоей науки, из твоей деятельности?
— Ничего, — сказал Грибоедов негромко, — я устал за день, не мешайте мне.
— Может быть, ты ошибся в чем-нибудь?
— Зачем же ты женился на девочке, на дитяти, и бросил ее. Она мучается теперь беременностью и ждет тебя.
— Не нужно было тягаться с Нессельродом, торговаться с Аббасом-Мирзой, это не твое дело. Что тебе сделал Самсон? Нужно больше добродушия, милый, и даже в чиновничьем положении.
— Но ведь у меня в словесности большой неуспех, — сказал неохотно Грибоедов, — все-таки Восток…
— Может быть, нужна была прямо русская одежда, кусок земли. Ты не любишь людей, стало быть, приносишь им вред. Подумай.
— Ты что-то позабыл с самого детства. Твои шуточки с Мальцовым! Ты ошибся. Может быть, ты не автор и не политик?
— Что же я такое? — усмехнулся Грибоедов.
— Может быть, ты убежишь, скроешься? Ничего, что скажут: неуспех. Ты можешь выдать евнуха, ты можешь начать новую жизнь, получишь назначение.
— Да мимо идет меня чаша эта.
— Ты же хвалился, что перевернешь всю словесность русскую, вернешь ее к истокам простонародным, песни ты хотел, феатра русского.
— Я не хвалился, — сказал холодно Грибоедов. — Просто не удалось.
— И притом все это преувеличено. Я надену павлиний мундир, выйду, и они уймутся.
— Разве же впрямь нет России, нет словесности? Кажется, это зависть. Ты маменьки боишься, мой милый. Отсюда и провор.
— Вспомни о Кате, ты ведь любил ее.
— Золото мое, — сказал тихо Грибоедов и улыбнулся смущенно.
— У тебя будет сын, Нина его будет качать: люшеньки-люли… Ради сына…
— Ты можешь выдать евнуха, ты сам можешь укрыться в мечети.
(— Завтра же поднести подарки шаху.)
— Отрастишь бороду, как Самсон… Чего уж тут ловчиться. Будут Цинондалы.
— Может быть, не поздно еще?
— Поздно, не поздно, — отмахнулся Грибоедов рукой, как от надоевшего болтуна, — я все знаю сам.
— Но бежать нужно, бежать. Это очень страшно умирать — больше ничего не увидишь, не услышишь.