Смерть Вазир-Мухтара
Шрифт:
Он ухмыльнулся. Грибоедов ждал спокойно.
— Но я долго думал: чего ищете на Востоке вы? Вы удивляетесь моей откровенности? Я врач. Восток привлекает стариков вином, — говорил лекарь, — государства — хлопком и серой, поэтов — гордостью. Они горды своим изгнанием, хотя обыкновенно при этом их никто и не думал изгонять. Наш несчастный лорд Байрон погиб по этой причине.
— Байрон погиб более по вине ваших и его соотечественников. Вы слишком сегодня порочите передо мною Восток, — сказал Грибоедов.
Англичанин пожевал губами.
— Вы
Он брезгливо оглядел нумер.
— Меня никто не просил говорить вам то, что я вам скажу. Примите это во внимание. Это не входит также в мои обязанности. Просто, когда два европейца встречаются среди дикарей, они обязаны оказывать друг другу услуги.
Грибоедов терпеливо кивнул.
— Я лечу у Алаяр-хана его жен.
Англичанин закурил сигару.
— Я вас не беспокою? Это дурная привычка, от которой трудно отделаться. Это гораздо лучше, впрочем, чем ваша водка. От нее болит голова и происходит желудочная колика. Граф Сегюр или кто-то другой утверждает, что Наполеон проиграл вам кампанию из-за вашей водки. Его солдаты погибали от нее, черт ее возьми.
Тут только Грибоедов заметил, что англичанин слегка пьян. Он говорил слишком ровно, как бы читая свои трезвые мысли, и был многословен. Его, видимо, мутило, ровно и непрестанно.
— Итак, я лечу этих жен, и эти леди мнительны. Они не любят клистиров — они предпочитают пилюли на сахаре albi и розовом экстракте. Но пилюли вообще мало помогают. Предупреждаю: эти леди мнительны, — а их мужья несчастливы и ищут причин несчастья, вот что я хотел сказать.
— Кто же, по-вашему, виноват? — спросил Грибоедов.
— Наше положение не лучше вашего, — медленно ответил Макниль. — Мы должны облегчать персиянам и вам расплату по вашему миру. Я знаю вас и знаю персиян. Мы ничего не выиграем и многим рискуем.
— Хотите, я скажу вам, что вы выиграете? — любезно сказал Грибоедов.
Англичанин подставил ухо.
— Красную медь, — лукавил Грибоедов, — хорасанскую бирюзу, серу, оливковое масло…
— Оставим этот разговор, дорогой Грибоедов, — сказал серьезно Макниль, — мне надоела Персия, и я хочу просить о переводе. А вам, кажется, Персия в этот раз понравилась?
Он посмотрел на часы и встал наконец. Грибоедов ждал.
— Еще один дружеский вопрос. Я давно не был в России. Ваш Нессельрод — любезный государственный ум, но получить какой-нибудь вкус от его разговоров я не сумел. Он слишком для меня тонок.
Грибоедов захохотал.
— Браво, доктор!
— Я люблю ясность. У нас есть Ост-Индия. До сих пор я думал, что другой Ост-Индии нет и быть не может, — англичанин дохнул на него табаком, — но у вас великолепная природная конница — киргизы — и если вы захотите немножко… углубиться… И с другой стороны, почему бы вам в самом деле не устроить своих колоний? Мальта на Средиземном море против нас была тоже недурная мысль императора Павла.
Потом он засвистал марш и махнул рукой:
— Мы еще увидимся до Тебриза. Вы ведь поедете в Тебриз?
Грибоедов ответил ему:
— Я не поеду в Тебриз, но, дорогой доктор, я сейчас поеду со двора, на экзамены.
Макниль был доволен.
— А я на смотр. У вас война, экзамены, смотры. У вас весело.
Они вышли вдвоем на Невский проспект. Коляски носились, тросточки мелькали.
— Bond-street! — сказал Макниль. — Можно вам позавидовать, что вы здесь остаетесь. Здесь так весело! Думать некогда!
8
— Милостивые государи! Семирамида была великая стерва.
В передней стоял шум.
Семирамида, может быть, и в самом деле была женщина дурного поведения, но высокий человек, который ее ругал, был странен. Шуба волочилась, как мантия. Рядом стоящий древний старик, со звездой на груди, согнутый в прямой угол, убеждал высокого. Но высокий крепко сжимал в руках цепь, на которой был привязан большой, спокойный пес, и не сдавался. Он буянил именно из-за пса, которого старик не хотел пропускать на экзамен. Как он дошел до Семирамиды, Грибоедову было непонятно.
Между тем всякий разговор, подслушанный в конце, необычен.
Академик Аделунг, преклонный старик, был директор школы, высокий молодой человек был известный профессор и журналист Сеньковский. Он обычно водил на лекции пса. Это было его вызовом и презрительным вольнодумством, похожим на старческое чудачество. Тайный советник был молодой духом немец, молодой профессор был старый, как Польша, поляк.
Поэтому молодой девяностолетний немец начал до Грибоедова доказывать древнему безбородому поляку, что пес будет мешать на экзамене.
— Он воспитанный и этого никогда себе не позволит, — сухо ответил Аделунгу Сеньковский.
Сученой старомодной грацией академик привел пример того, как растерзали псы подглядывавшего за Дианой Актеона.
— Зато Пирра выкормила сука, — сказал профессор сурово, держа за цепь пса, — а купающейся Дианы мы на экзаменах, увы, не увидим.
Академик не сдавался и нашел какую-то связь между храмом Дианы Эфесской и школой восточной мудрости.
Но профессор возразил, что школа из всех семи чудес света скорее напоминает висячие сады Семирамиды по шаткости своего положения.
Академик вздумал обидеться и буркнул что-то официальное про Северную Семирамиду, поощрявшую, однако же, в свое царствование науки. Положение школы, управляемой им, весьма надежно, особенно имея в виду политические интересы.
Тут профессор, вместо того чтобы тоже принять официальный вид, прекратить спор и сдать пса сторожу, поднял оскорбительный крик о Семирамиде и упомянул что-то об ее конях.
Увидев Грибоедова, прямоугольный академик бросил профессора и устремился к дипломату.