Смерть во сне

Божин Никита

Зинка ни в какую не признавала вину, уже не открещиваясь, что это, в самом деле, ее растрата, она не видела ни единой причины, почему так нельзя поступить, и что жалеть этого Гришку. Ни на секунду сердце ее не екнуло, что горе коснется другого человека, что это, быть может, поломает всю его оставшуюся судьбу, это ее не печалило, как и ее мужа, и половину соседей. Илья, наравне со всеми, пытался образумить ее, но у него получалось хуже всего, а потому он тактично замолчал, все еще думая, какой сюрреализм перед ним

разворачивается, и что в Европе такое невозможно. Финальным козырем стало заявление Артема, что он работает в прокуратуре (приврав про свою должность), и дело так не оставит.

Созвонившись с главным редактором той самой единственной газеты в городе, бухгалтер была вынуждена изложить, что ситуация приобретает сложный оборот, и так просто Гришку посадить не получится, а значит, и растрата не спишется. Тем более местная газета работает на интересы правящей власти, облизывая ее с ног до головы, и такой удар по репутации, который мог перерасти в огласку, им нежелателен, потому главный редактор поручил Зинке ехать в отделение, а сам между тем сделал пару звонков, похлопотал, и дело удалось замять.

Уже поздним вечером Гришка в компании Ильи, Артема, Васи и дяди Юры вышел совершенно свободным человеком.

– Ваша газета «Мое мнение» – как же это цинично, – первое, что высказал Гришка, когда вышел из камеры, – никогда об этом раньше не задумывался. А ты Зинка? – обратился он к стоявшей в слезах Зине, для которой эта суета так же благополучно кончалась, но она не желала отвечать и просто ушла прочь.

– Не приду больше к ней на чай никогда, – подвел итог вечеру Гришка.

– Ну, ты как? – спросил его дядя Юра, – что чувствуешь?

– Вот она, свобода. Как же приятно, – восторгался он, выйдя на улицу, после чего стал горячо благодарить своих спасителей, среди которых знал всех, кроме Ильи, но и ему выразил свое почтение.

– Ну, ты как, дядь Гриш? – спросил Артем.

– Очень даже неплохо. Одно только пугает – как жить теперь? Как людям верить? Все, что с нами происходит – постановка. Настоящий театр же.

– Да, Зинка та еще актриса оказалась.

– Кто во что горазд.

– Да дура она, – коротко обозначил Артем.

– Да, дура, это понятно. С другой стороны, не виню ее. Боялась она. У нее ж дом, ребенок, муж бездельник, шабашит где-то, толком не работает. Сама мне как-то плакалась, говорит, мол, Григорий Андреевич, как мне тяжело. Чаем тогда угощала, конфетами. А потом с этой кружки мои отпечатки снимали.

– Надеюсь, ее уволят.

– Да нет, пусть пашет. В наказание ей, потому что условия ее работы в этой мерзкой шараге невыносимы, что люди, уходя с ее места, радуются работе в супермаркете на кассе. Они же там все чертовы бюрократы и выслуженцы. Так что пусть помучается, – улыбался Гришка.

– И все же, как у нее совести хватило так вас подставить, ведь

знала ж, зараза, что сама напортачила, а на вас спокойно вешает. Да и следователь, ну я все понимаю, привыкли они всех подряд сажать, но вас-то весь город знает. Как он может на чистом глазу вас в тюрьму отправлять, зная, что просто так, – переигрывая, выражал удивление Илья.

– Может быть, он очень даже и думал, что есть за что.

– В смысле? Он же сам сказал бухгалтершу привести. Знал же ведь все, – заметил Вася.

– Знал, а верил в иное. Ему ж и план надо выполнять, и дело закрыть, и звания новые получать. Дел, понимаешь, невпроворот. Должны ж они страну от таких, как я, оберегать, вот он и оберегал. Просто на меня успели пальцем показать чуть раньше. Показали бы на другого, от другого бы оберегал. А тут вы подоспели, пальцем на Зинку показали, а пальцев у вас много, да и важные есть, с перстнями, так сказать, вот он и понял, что есть для родины зло поопаснее Гришки Брагина.

– Будете теперь стихи про родину-то писать? – спросил Вася.

– А чего нет? Буду. Моя родина – это не люди, это вот, город, природа. Я не патриот ведь. Хотя страшно хочется быть патриотом и любить свою страну. Но не дают.

– А вы ж говорили следователю, что воевали, что у вас награды?

– Говорил, – скромно опустив глаза, сказал Гришка.

– А он что?

– А ему все равно. Знаешь, как батя мой говорил, когда я после армии домой вернулся, и меня в ментуру звали на работу. Говорил: если скажут тебе – иди, отца своего скрути и в кутузку, если сможешь, быть тебе ментом, а если нет, то извиняй. Я ведь и не смог – в армию вернулся. Там хоть отца крутить не пришлось.

– И правильно! Нечего среди них делать. Тем более после войны ужасов повидавши, – говорил дядя Юра.

– Да, ужасов полно. До сих пор, смотрите, все тело в шрамах.

Он снял футболку, показывая раны. Некоторые из присутствующих уже не один раз их видели.

– Видите, как мне дорога эта страна. Одно ранение еще есть на заднице, вы не возражаете, если в этот раз не буду ее показывать? – очень интеллигентно поинтересовался дядя Гриша, будучи очень довольным своей шуткой.

– Выпить не хочешь? – спросил дядя Юра.

– Не откажусь, – отчеканил Гришка.

– В «Палермо»?

– Давай лучше в «Синицу». Там сегодня все свои будут.

Илья немного расстроился, что после освобождения Гришки все внимание полностью перешло на него, и стало очень быстро наскучивать общение, да и долг он вроде как выполнил, самолюбие потешил и самооценку возвысил. Преисполненный самых лучших чувств о себе, сказал, что ему пора ехать по делам, прохладно со всеми прощаясь, обещая, что непременно еще встретятся, и даже номера телефонов взял, но, на самом деле, никому звонить больше не собирался.