Смертельная лазурь
Шрифт:
В глазах старика вспыхнуло беспокойство. Может, мне все же удалось задуманное? Может, Рембрандт наконец опомнится?
— Разыщите Корнелию и спросите у нее, — продолжал я. — И я готов отвести вас к ней.
— Нет, ничего из этого не выйдет, — помедлив, ответил старый мастер. — Я пообещал ван Зельдену и ван дер Мейлену оставаться здесь до тех пор, пока не завершу всю работу.
— Вас ничто не обязывает соблюдать данное обещание. Оно куплено ложью. И потом, просто так ни вас, ни меня отсюда не выпустят. Неужели вы этого не понимаете?
— Если, как вы утверждаете, нас отсюда
Оказывается, не так уж он и невменяем, мелькнула у меня мысль.
— Нам остается только бежать отсюда, мастер Рембрандт. Вы здесь дольше меня, и наверняка вам известен способ, каким отсюда можно выйти. И если мы будем с вами заодно, можете не сомневаться, мы осилим задуманное!
— Бежать? Нет, ни в коем случае. Если я нарушу данное доктору ван Зельдену обещание, Титус не поправится. Я не могу подвергать риску здоровье моего сына! Разве способен я пойти на такое?! Тем более во второй раз!
— Что вы хотите этим сказать? — не понял я.
— В свое время Титус по моей милости уже чуть было не умер от чумы. Я опустил руки, потому что мне показалось, что ему уже ничем не помочь. А доктор ван Зельден вернул его к жизни. Разве могу я допустить, чтобы Титус ждал и не дождался помощи от меня?
Снова взяв старика за плечи, я тихо заговорил, чтобы не услышали те, кто сторожил за дверью:
— Слушайте меня внимательно, мастер. Здесь вам больше оставаться нельзя. И работать над этими картинами тоже нельзя. Вы убиваете ими людей!
На лице мастера появилось странное выражение — такое мне приходилось видеть на его автопортретах. Все та же загадочная улыбка, будто он желал сообщить миру о том, что, мол, хоть его и недооценивают, но ничего, он еще свое возьмет и скажет последнее слово.
Эта улыбка напугала меня — в ней было нечто зловещее, темное, она обнажала все злое и нечистое в душе художника. Она весьма походила на его картины, где мирно соседствовали свет и тень, сумрак и сияние дня. Разум этого человека помутился. То ли благодаря, то ли вопреки этому Рембрандт, казалось, понимал, что его картины несут людям беду, смерть.
Однако это не тревожило мастера, напротив, даже каким-то образом радовало. То была его месть миру и людям, и только сейчас, в этот жуткий момент я осознал, что означала его страсть к писанию автопортретов, обуявшая художника на склоне лет.
— Чем же вам так досадили? — невольно вырвалось у меня, я вновь схватил его за плечи и как следует тряхнул. — Да очнитесь же наконец, Рембрандт! Вам нужно бежать отсюда без оглядки! Ни минуты не медля!
— Нет! — продолжал упорствовать старый мастер, вновь отстраняясь от меня.
Нет уж! На сей раз я его выпускать не собирался. Сцепившись друг с другом, мы, не устояв на ногах, упали на пол, задевая и опрокидывая мольберты.
Тут же распахнулась дверь, и в мастерскую ворвались Фредрик де Гааль и Мертен ван дер Мейлен. Вслед за ними появились и охранники с пистолетами в руках. Пока ван дер Мейлен помогал Рембрандту подняться, охрана держала меня на прицеле.
— Вы не ушиблись, мастер Рембрандт? — осведомился он с безупречно разыгранным
Рембрандт с пристрастием оглядел себя, словно желая убедиться, что не разлетелся при падении на куски.
— Нет-нет, ничего страшного. Но попрошу вас убрать отсюда этого Зюйтхофа! Он лишь досаждает мне своими разговорами.
— Сию минуту его уведут отсюда, господин Рембрандт, — заверил мастера ван дер Мейлен и тут же сделал знак охранникам.
Я подчинился недвусмысленному жесту верзилы со шрамом и поднялся с пола. Левая рука, та, на которую я упал, побаливала, но это меня мало беспокоило. Чувствуя дула пистолетов, упершиеся в спину, я взглянул на Рембрандта. Тот, похоже, успел позабыть о моем присутствии и обеспокоенным взглядом обводил оказавшиеся на полу картины в лазурных тонах.
Глава 26
Лазурь
Созерцая дула двух пистолетов и браня себя на чем свет стоит, я беспокойно дожидался в коридоре. Вместо того чтобы соблюдать осторожность, я снова угодил в ловушку, будто слепой, не разглядел грозившей мне опасности.
Фредрик де Гааль потому и предоставил мне возможность общения с Рембрандтом, чтобы разгадать мои намерения. Лишь этим можно было объяснить быстроту, с которой оба жерардиста появились в мастерской живописца. Когда я стал уговаривать Рембрандта бежать, они окончательно убедились, что им ни за что не переманить меня на свою сторону. И стоило им обоим выйти из мастерской, как мое подозрение подтвердилось.
Седоголовый купец смерил меня издевательским взглядом.
— Что ж, ваши хитроумные уловки потерпели крах, мой дорогой Зюйтхоф. Как и наша попытка привлечь вас в наши ряды. Жаль, конечно, но что поделаешь? Ван дер Мейлен, отведите его обратно!
Я заметил, что де Гааль не очень-то церемонится с торговцем антиквариатом. Последний явно был у него на посылках. Теперь уже не приходилось сомневаться, что де Гааль — глава жерардистов.
Ван дер Мейлен и один из охранников, как им было велено, повели меня тайными ходами. Нечего и думать о побеге, вынужден был признаться я, следуя подземными коридорами.
— Почему вы решили привлечь для написания смертоносных полотен именно Рембрандта? — поинтересовался я у ван дер Мейлена. — Что, нет художников в рядах самих жерардистов? Вам не кажется, что было бы куда проще искать их среди вас самих? Тогда не пришлось бы устраивать всю эту пантомиму с Рембрандтом.
— Мы пытались поручить это нескольким молодым художникам из числа наших собратьев, но результаты оказались плачевными. Один, уже почти завершив картину, вскрыл себе вены, другой, вопя как безумный, выскочил из своего дома и, угодив под колеса телеги, умер на месте. Третий чуть не задушил свою молодую жену, после чего бросился в близлежащий канал и утопился. Вот и пришлось прекратить это и искать других. Все трое, о которых я вам рассказал, не смогли на протяжении длительного времени противостоять воздействию краски. Мысль привлечь для работы Рембрандта принадлежит Фредрику де Гаалю. Именно он в момент божественного озарения вспомнил о нем.