Смертельная любовь

Кучкина Ольга Андреевна

Первой Ева Гуэль наведет порядок в его доме. На постели – свежее белье, на окнах – шелковые занавески, на английских креслах – пышные подушки. Даже в мастерской появится маленький столик, где сервируется чай в чашках с цветочками.

Начав с нищеты, Пикассо завершит как самый богатый художник ХХ столетия. И хотя в личном обиходе будет довольствоваться малым, пройдет через искус буржуазности вовсе не потому, что кто-то тащил его в эту сторону, а потому что сам к тому стремился.

Беспощадная Марина напишет: «Он стал одеваться в Лондоне, научился пить шампанское, разъезжать по модным

салонам и по-обезьяньи подражать той самой буржуазии, на которую вечно клеветал».

Они с Ольгой снимают квартиру в центре Парижа на улице Ля Боэси. В квартире множество комнат и множество удобных вещей в комнатах. Заводят породистых собак и машину с шофером в ливрее. Гнездо, свитое по вкусу и усилиями жены, доставляет мужу большое удовольствие. Такое же удовольствие доставляют выходы в свет. Они не пропускают званых обедов, приемов и балов, где проводят время среди тех, кого сегодня назвали бы «звездами». Артур Рубинштейн, Игорь Стравинский, Коко Шанель, Марсель Пруст, Джеймс Джойс, Скотт Фитцджералд и его жена Зельда, самая блестящая публика 20-х – их общество. Ольга покупает себе дорогие наряды. Но и Пабло заказывает костюмы ничуть не дешевле. Он носит смокинг и золотые часы в кармашке жилета. Их знакомят с принцессой Шарлоттой и принцем Пьером, будущим правителем Монако, с королем Португалии Мануэлем, русскими аристократами. Пикассо гордится естественностью, грацией и достоинством, с какими держит себя его жена.

1920-й год проходит под знаком предстоящего Ольге материнства. Пикассо испытывает необыкновенный подъем чувств. Рождение в феврале 1921 года сына Поля, которого также зовут Пауло, Пикассо встречает бурным вдохновением. В 40 лет он впервые отец! Он рисует двухнедельного сына у материнской груди. Почти каждый месяц появляется рисунок с датой. Мать и сын надолго делаются натурой, которая не может ему наскучить. «Мать и ребенок у моря», «Семья на берегу моря», «Мать и ребенок», серия портретов мальчугана, в том числе в костюме Арлекина, – все выдает счастливого отца и художника.

* * *

Нравится ли великосветское житье-бытье Пикассо его друзьям, нарушителям всяческих табу, поэтам и художникам новой волны? Справился ли сам Пикассо со сжигавшим его художественным беспокойством? Одолел ли глубокие внутренние противоречия, которые раздирают любого человека, а гения во стократ?

О, нисколько.

Установившийся великосветский характер существования, заданный, как считается, Ольгой, мало-помалу начинает действовать ему на нервы. Он пропускает один светский раут, за ним второй. Шикарному костюму он чаще и чаще предпочитает шорты и рубашку, а то и голый торс, возле мольберта, в захламленной мастерской, этажом ниже. Необходимость респектабельности вызывает раздражение. С некоторых пор его раздражает многое. Едва ли не все. Оказывается, у них даже кулинарные вкусы разные. «Ольга любит чай, пирожные и икру, – жаловался Пикассо. – А я? Я люблю каталонские сосиски с фасолью».

Но дело не в любви к сосискам с фасолью. Дело в – любви.

Она истощилась.

«Она слишком много от меня хотела», – объясняет Пикассо.

Русские девушки, русские женщины, особенно воспитанные на русской литературе, хотят, больше

всего, одного – вечной любви. А когда не получают, когда видят охлаждение, с которым ничего не могут поделать, в ход идет все, что угодно: от слез и тихих упреков до громких скандалов, от которых делается лишь хуже.

Взаимопонимание сменилось непониманием.

«Я хочу узнавать свое лицо», говорила Ольга и узнавала его на классических портретах, написанных им в первые счастливые годы.

Разрушение формы на холстах сопровождает разрушение идиллии. На месте и вместо классики, вместо прелестного лика Ольги, – ее же образ, но в виде старой мегеры, а то и старой лошади. «Женщина в кресле» – туша с оскаленным ртом, звериными зубами, гигантским лобком и огромными ногами. «Фигура» – крошечная голова и слоновья нога. «Художник и его модель» – бесформенное существо, глаза в разные стороны, дряблые груди и что-то ужасное между ног. Он будто мстит некогда любимому телу. Мстит некогда забравшей его в плен модели.

Зато появляется другая модель. Мари-Терез Вальтер. Его знаменитая художественная формула «Я не ищу, я нахожу», похоже, распространялась и на женщин. Юную блондинку с серо-голубыми глазами он увидел у входа в «Галери Лафайет» в январе 1927 года и тут же подошел со словами: «Я Пикассо! Вы и я вместе совершим великие вещи».

Он всегда начинал с высокой ноты. Женщин это обольщало.

Ей было 17. Пловчиха, гимнастка, альпинистка, она слыхом не слыхала о человеке, старше ее почти на 30 лет. Она пошла за ним сразу. Сексуальные прихоти стареющего мэтра нашли великолепный отклик во взрослеющем существе.

Гордая Ольга отказывалась смотреть правде в лицо. Можно представить, каково было ей, с ее обостренным чувством собственного достоинства и всепоглощающей, требовательной любовью к своему избраннику, ощущать вторжение другой женщины.

А он еще снял квартирку для любовницы прямо напротив их дома.

Не желая сдаваться, Ольга не уходила от мужа долгие 7 лет. И долгие 7 лет продолжались терзания, которые, в конце концов, привели к полубезумию.

Пикассо нравилась борьба женщин за него.

Финал борьбы пришелся на 1935 год. Мари-Терез прибегла к неотразимому аргументу. В один из летних дней она возникла на пороге Ольгиного дома с новорожденной девочкой Майей на руках, заявив: «произведение Пикассо».

Это был удар, от которого Ольга не оправилась. Ее сильный характер – сломлен. Она покидает дом на улице Ля Боэси.

«Я один в доме, – пишет Пикассо своему другу Сабартесу, – можешь себе представить, что между нами произошло и еще произойдет».

Он знал многое про себя и часто воображал себя водным потоком, сносящим все по дороге.

Для Ольги это был конец.

* * *

Пикассо приступает к процедуре развода, которого так никогда и не будет. Однако с помощью адвокатов начинается дележ имущества. В качестве залога за ту сумму, которую художник должен выплатить бывшей жене, власти арестуют его картины. Несчастье обрушивается на него как гора. Он теряет способность к живописи.

Свидетельство Гертруды Стайн: «Он вообще перестал рисовать, за два года не было ни одной картины, ни одного рисунка».