Смертельная любовь
Шрифт:
– Она была сдержанной?
– Сдержанной. Но когда сближается с кем-то – предела нет доверию. Трудно сходилась, но уж если это произошло, очень верный человек. И страшно переживала, когда вдруг кто-то, кому поверила, мог обмануть, предать. Такая история произошла с самыми близкими друзьями – Александром и Лидой Будыко. Теперь уж можно рассказать. При Хрущеве был набор «двадцатитысячников» в сельское хозяйство. И Саша, инженер из Донбасса, оказался на Ставрополье, где и мы. Разница в два года, тридцать лет дружили. И даже когда я здесь оказался, перетащил его. Единственное злоупотребление властью. Он грек, она белоруска. Он кандидат экономических наук, она тоже кандидат, врач-педиатр. Самая близкая подруга Раи.
– Это после Фороса?
– После. Рая говорит: Лида, что ты говоришь, где Саша, дай ему трубку!.. А Лида в ответ: Саша сидит рядом, он такого же мнения… И только нынешней зимой Лида позвонила и со страшным плачем: на коленях прошу прощения!
– Раиса Максимовна плакала?
– Да. А совпало с тем, что у Саши обнаружили злокачественную опухоль. Они были в страшном напряжении, какой-то разговор – и срыв. Но ведь потребовалось 8 лет, чтобы позвонить!
– Саша живой?
– Живой.
– Он есть, а ее нет.
– Они прислали письмо, я ей читал. Она опять плакала. Оба были на похоронах, оба рыдали. А тогда Раиса Максимовна сказала: хорошо, что она позвонила, такой тяжелый камень был, но что-то ушло, не могу переломить…
– Раиса Максимовна была внутренне деликатной, тонкой по природе?
– Очень.
– Откуда эта тонкость, эта порода в сельской девочке?
– Это всегда так было. И я как увидел на бальных танцах вот эту породу, так и все… Аспиранты роем роились!..
– Но она была девушка строгая?
– Строгая. Я сам был такой же. Радикалист. Даже странно. Потом должен был избавляться, когда делался все большим начальником. И так говорили, я подавляю…
– У вас сильный характер.
– Но все-таки я либеральный человек. Я не могу мстить, не прощать. И это тоже дополняло, в этом смысле мы тоже половинки были.
– Она не прощала?
– Она больше расстраивалась. Я – человек с юмором, иногда ее разыгрывал. Мы начинали разговор, я видел, что надо перевести его в другую плоскость. Она говорит: ну ты, со своими заходами, чтобы все смягчить!.. А я говорю: а ты – обострить!..
– Женская черта. Вы ссорились?
– Все бывало. Но ни она, ни я не могли быть долго в ссоре.
– Кто первый мирился?
– Чаще она. Заходит: ты что же, ушел, лег и читаешь, а что со мной происходит!.. Но все-таки всегда сохранялось: что она мне преданна, а я – ей. И лучше всего нам всегда было вдвоем. Даже без детей. Но мы без них не могли долго. Она не могла лечь спать, пока Ирина не позвонила, что все дома.
– Михаил Сергеевич, а чувство всегда было сильное или в начале и в конце особенно?
– Всегда. Если сначала была молодая страсть, то потом добавились сотрудничество, дружба, когда мы друг другу могли сказать все. Мы оказались единомышленники во взглядах на жизнь. Она очень чистоплотный человек. И в личном, и в общем. Она не может, например, чтобы больше трех дней кому-то долг не отдать. Я попросил поехать купить лекарство – она тут же: а деньги отдал? Человек даже в мелочах обязательный. Мы приехали со Ставрополья и расставляли библиотеку – часть книг взяли, остальное раздали в школы, – и вдруг я папку старую нахожу: а это старье зачем притащила? Она говорит: это самая важная папка – все квитанции, которые платила за свои заказы, когда ты стал секретарем. И еще здесь хранила их! Поразительно. И когда начали распространять про нее разные слухи… то сережки, то платья от Сен-Лорана… Да, она человек культуры, понимает суть прекрасного и ценит, и когда Сен-Лорана спросили: ваши
– Михаил Сергеевич, у нее был роман, а у вас она первая и последняя любовь?
– Ну были увлечения, конечно. И потом по жизни то вокруг Горбачева что-то кружилось, молодой же, симпатичный, то вокруг нее что-то возникало…
– А вы ревновали?
– Нет. И она нет. Никогда. Никаких вопросов. Ну если это так – значит, так. Если нет – нет. То есть она не та, которая была готова через партбюро удерживать. Точно так же и я.
– Острых моментов не было?
– Так, улыбка иногда, что вроде я что-то о ней знаю или она обо мне. Но это все тучки. Даже не тучки, а облачка… Конечно, влюблялись, в 15, 16, 17…
– Вашу любовь уже уподобили любви Ромео и Джульетты, а я всегда думала: в чем загадка, что у Шекспира Джульетта – не первая девушка Ромео, до нее была Розалинда, и нашла ответ. Он не просто на первую встречную бросился, ему было с чем сравнивать, это был выбор!..
– Кстати, мы поделились своими историями. И она знала мою. И когда приехала к нам и увидела фотографии моих увлечений, мать хранила, то, я вам скажу… Тем не менее это ничего не изменило. Мы полгода ходили рядом, держась за руку. Потом полтора года – когда уже не только за руку держались. Но все-таки мужем и женой стали после свадьбы. В другом случае я, может, действовал бы иначе, но в этом не мог позволить себе. Так было, и я даже не пытался себе объяснить.
– Когда она что-то переживала, чем лечила плохое настроение? Уходила к себе, слушала музыку, отсыпалась?
– Нет, она уже не могла заснуть. Это я мог. Не потому, что мне безразлично. А просто так устроен.
– Вы, наверное, должны были ее утешить? Она любила, когда вы ее утешали?
– Все было. По большому списку. Это уже та часть, о которой я, конечно, никому говорить не буду. У нас были очень близкие отношения. Очень. И до конца.
– Что она говорила вам там, в Мюнстере, – из того, что можно сказать?
– Вот я вечером сижу возле нее, и вдруг она говорит: я хочу домой, я хочу в нашу спальню, я не могу уже смотреть на все это, уедем… Я говорю: ты не можешь уехать, не поправившись, я не могу, ты должна поправиться. Она спросила меня: какой диагноз? Я сказал: лейкоз. Она говорит: рак крови? Я говорю: да. Она говорит: значит, конец? Я говорю: нет. И она замолчала. И час мы молчали… Боролась она потрясающе. Мужественно все выдержала. На моих глазах все…
– Михаил Сергеевич, а почему вы так прилепились к ней?