Смертельно опасны (антология)

Мартин Джордж Р.Р.

Не оглядываясь, она спрыгнула с валуна и пошла на шум. Здесь, на краю лесного моря, деревья высились как колонны и пропускали чересчур много света, оставляя слишком много для зрения и слишком мало для слуха. Вою недоставало ясности, и приходилось держать уши настороже.

Поставив их прямо, как копья, Калиндрис прислушалась. Шорох листьев, обиженный плач, частое дыхание.

Девочка.

Идет следом.

– Ты меня за дурочку не держи! Если хочешь меня бросить, делай это не так откровенно.

Я ведь могу тебя выследить и заставить сделать хоть что-то.

Чтобы бросить ее, нужна была злость, которую Калиндрис не могла тратить. Злость, как ее стрелы, ее нож и весь ее день, предназначалась кому-то другому.

– Почему ты со мной не разговариваешь? – негодовала девочка. – Я все сделала правильно. Шла по следу, как ты мне показывала, во всем тебя слушалась. Что не так?

Калиндрис молчала потому, что девочка уже потратила все слова, – это и было неправильно. Столько слов ей не нужно, они ей вообще не нужны. Язык шиктов – это Вой, приходящий к ним с первым вздохом и первым криком.

Но девочка не слышит его, не владеет им. Она способна только дышать и кричать.

И ее крики терзают уши Калиндрис.

– Мы хоть идем-то правильно? – не унималась девочка. – Я не вернусь, пока зверь не будет убит, иначе меня не примут и не дадут мне перья. Отец так сказал.

Калиндрис поморщилась. Рокада болтает много всякого. Как будто все так и есть, как он говорит. Несогласные видят зеленый огонь его глаз, его белые зубы. Слышат медовый голос, убеждающий их.

Миг спустя ее позвоночник выпрямился подобно копью и проступил под кожей. Она обернулась, оскалившись, прижав уши.

Девочка стояла прямо за ней. Перья в золотистых кудряшках торчат как попало, лук за узкими плечиками натянут неверно, в худых ручонках недостанет силы послать стрелу. Уши длинные, гладкие, без канавок – одно торчит вверх, другое повисло. В тщетной попытке расслышать то, что им не дано.

А глаза зеленые-презеленые.

– Твой отец не всегда бывает прав, – сказала Калиндрис.

– Будь это так, его бы не слушали. – Девочка напыжилась от показной гордости, которой на самом деле не чувствовала. – Но люди его слушают и делают, как он говорит.

Слова, тяжелые слова. Можно подумать, что дитя верит в них.

Калиндрис не сразу сумела разжать кулак, палец за пальцем, костяшка за костяшкой. Не сразу сумела оторвать от девочки глаза, замкнуть уши. Она поправила колчан и снова пошла на шум.

– Зря мы сюда идем. Надо было послушаться.

– У нас нет выбора. Ходу, ходу!

Мать с отцом снова ссорились.

– Эта тварь забрала мою Идну, а мы ее бросили и сбежали. Со своей-то земли!

– Боги! Замолчи наконец, дай подумать.

Мать с отцом не боялись, им было не до того. Поэтому не

боялась и Сенни. Когда ей становилось страшно, она просто смотрела на них. Мать, глядя на отца, злилась, отец, глядя на мать, начинал браниться, – это занимало их целиком и мешало страху. А Сенни держалась за ножик на поясе и тоже храбрилась.

Хотя бежали они очень быстро и мать тянула ее за руку что было сил.

– Оно убило ее! Оставило на дереве и окрасило кору ее кровью. Мы должны были остаться и схоронить ее, а мы убежали.

– Да что мы могли, дуреха? Потом они взялись бы за нас – вот сейчас и возьмутся. Подумай о ней!

Сенни знала, о ком они говорят. Отец называл их чудищами. Те пришли в их домик и велели им уходить. Сказали, что это их, чудищ, лес. Отец сказал, что никуда не уйдет, и тогда те забрали Идну.

Их имя звучало как бранное слово.

Отец взял Сенни за другую руку – может, хотел показать матери, что не боится и потому тянет сильнее. Сенни высвободилась и ухватилась за ножик – показать отцу, что она тоже храбрая, но он не заметил.

Он смотрел вперед, мать – назад. Идны с ними не было, и они не говорили о ней – наверное, чтобы не пугать Сенни. Но Сенни видела Идну на дереве – ветер качал ее вместе с ветками.

Мать хотела вернуться, но шла с отцом к домику у ручья.

Отец сказал, что теперь они будут жить там. У ручья растут ягоды, и можно ставить силки на кроликов. Мать научила Сенни готовить вкусную мясную похлебку. В лесу страшно, и Сенни не велели туда ходить, но отец подарил ей ножик, и она ходила несколько раз.

Здесь есть места, где можно спрятаться. От зверя, от чудища, забравшего Идну.

– Отец, – сказала она.

– Иди, иди, – сказал он.

– В лесу можно…

– Да, да.

Она подняла вверх свой ножик.

– Там можно спрятаться, и ягоды есть, и я не…

– Да цыц ты, говно!

Он никогда не обзывал ее так, но сказал такое же слово, когда люди с перьями в волосах пришли и велели ему уходить. Потом тоже говорил, и Сенни знала, что оно значит.

Так называются чудища. Это их имя.

– Мы и так в говне по уши, закрой свой говенный рот!

Мать молчала – боялась, наверное.

Сенни держалась за ее руку, стиснув ножик в другом кулаке.

Когда луна стала опускаться в древесное море и совы вернулись в свои дупла голодными, она попыталась не слышать, что он говорит.

– И вот еще что.

Рокада говорил с ней только впотьмах – чтобы не видеть, как она от него отгораживается, чтобы она не могла заняться чем-то другим и притвориться, будто ей до него дела нет. Чтобы не замечать, как она водит пальцами по рубцу на ключице.