Смертельно влюблён
Шрифт:
Это уже входило во вредную привычку. Надо будет накупить ей ещё сотню таких платьев, на каждый день в году.
— Ты ещё хочешь уйти от меня? Если да, то иди, только в таком виде, — потребовал я, когда из вещей на ней оставались только колготки, а платье... Уже нельзя было назвать даже тряпками, оно превратилось в непонятные белые клочья. — Так что, милая? Ты уходишь?
— Нет, — в истерике прокричала она, всеми силами пытаясь закрыть свою маленькую грудь, с которой только-только прошли мои засосы.
— Это твой выбор, милая. Теперь
Глава 24. Что ты с ней сделал, дебил ревнивый?
— Расскажи мне, где твои родители, Полин, — первый раз за всё время отношений с ней я почувствовал себя настолько неуверенным, ведь решиться на такой разговор не так легко, как на изнасилование. — Почему ты оказалась в приюте? Сколько ты в нём жила?
Мне хотелось знать о ней всё, с самого откровенного и больного для души, и до количества родинок на её теле.
Так хотелось узнать, что произошло, что такого ангельского ребёнка отдали в чужие стены. Причём не в другую семью, а лагерь по выживанию.
— Я точно не знаю, что произошло... — прижимая колени к груди, огорчённо проговорила та.
Отворачиваю к окну, чтобы не видеть её тоскливого взгляда, а то просто не решусь расспрашиваться дальше.
Не могу объяснить своего отношения к ней. Иногда жутко добр, что на самом деле становлюсь в душе маленьким мальчиком, который готов терпеть все её детские глупости. Иногда зол, зверски, что за любую эту глупость готов залепить ей сразу несколько пощёчин, привязать к батареи и любоваться этим прекрасным зрелищем, как единственный зритель на своём почётном месте.
Не могу понять от чего зависит моя человечность к ней. От моего настроения или её поведения. Но не могу с этим бороться, не могу подавлять приступы гнева, хоть и безумно боюсь причинить ей боль.
— Но тебе же должны были рассказать, хоть кто-то, — не успокаиваюсь я, в голове считаю машины, что заезжают на парковку.
— Нет, мне ничего не рассказывали, — пугливо ответила она, что вселило в меня сомнения.
— Или ты мне не хочешь рассказывать?
Останавливаюсь на четвёртой машине, которая заняла свободное место на стоянке. Разворачиваюсь и подхожу к ней. Сажусь рядом.
— Я хочу знать всё о тебе, Полин. Как ты там казалось, как жила, как к тебе относились. Мне надо это.
Каждый раз я говорю с ней, будто бы не было никаких обид, криков, слёз. Будто бы она ещё не узнала, с кем она живёт.
— Как ты туда попала? Тебе наверняка рассказывали это. Ты сама помнишь это? — не без доли волнения спрашиваю я, крепко хватая её за руку.
— Нет, я ничего не помню, я была совсем маленькая.
— Сколько тебе было лет?
— Говорили, что мне было пару месяцев, я не знаю, сколько точно, — она заикалась и запиналась, закрывала глаза, делала глубокие вздохи, словно пытаясь избавиться от приступов паники.
Пальцами начинаю гладить её ладони и плечи, захватывая грудь, еле-еле касаясь
— Тихо-тихо, — шепчу я ей на ухо, — я рядом и спокоен, как никогда. Расскажи мне, пожалуйста, всё, что можешь.
— Мама оставила меня на пороге детского дома, — произнесла Полин, крепко, насколько она это может, сжав мою руку. — Когда я немного подросла, меня отправили в этот приют. Не знаю, почему, не всех отправляли по приютам, многих оставили там, но мне ничего не объяснили.
Наверное, сам Бог тебя послал в мои руки.
— Мне сказали, что она отказалась от меня, потому её напугали тем, что у меня слабоумие, но ведь это не так.
— Откуда им всем знать это? — спросил я, но Полин не оставила мне ответа. — Как ты там жила? У тебя были друзья?
— Нет, не было. Только одна девочка. Она была старше меня. Она была хорошей, доброй, — её голос излучал теплоты от воспоминаний.
И вроде бы я был рад, что хоть один человек был для неё опорой, но мне даже с воспоминанием не хотелось её делить.
— И где она сейчас?
— Она уехала, когда ей исполнилось восемнадцать лет. А до этого её изнасиловали, — голос стал взволнованным, как будто бы она говорит не про неё, а про себя. — А меня они...
— Что? — нагло перебил я, только услышал эти слова. — Что они с тобой сделали?
— Заставили смотреть на это.
Стало совсем не по себе. Может, я думал, что детская жестокость в таких местах это просто миф, или хотя бы, что её это обошло стороной. Ведь чтобы причинить ей зло надо быть полным извергом и уродом.
Неприятные мурашки прошлись по всему телу.
— Зачем они так с тобой? — Уткнулся головой в её колени, представляя, как она, ещё ребёнок, смотрит на всё это, кричит или плачет, просит уйти.
— А ты зачем? — этот вопрос заставил меня моментально приблизится к её лицу.
Разозлился. Успокоился. Снова разозлился до еле сдерживаемого бешенства.
— Зачем я? Ты меня сейчас сравниваешь с этими уродами?
— Они только заставили смотреть, а ты...
— А я заставил тебя отвечать за то, что ты сделала. Я просил, чтобы возле тебя не было ни единой души с мужским органом, но ты, может, подумала, что я шучу с тобой?! Так вот, Полин, я абсолютно серьёзен. Я твой мужчина. Ты должна слушаться меня. Твоя мать выносила тебя для меня.
Каждый день, каждую свободную минуту я пытался дать понять ей, что для неё нет ничего и никого, кроме меня. Что судьба определила свой выбор за неё. Что больше уже она никуда от меня не денется. А если и попробует, то я сделаю её калекой, своими руками или руками профессионалов в белых халатах, но она будет самой настоящей калекой. Не сможет самостоятельно передвигаться, кушать, ходить в туалет, а про навязчивую идею «уйти от меня» и вовсе забудет. А если же нет, то я возьму её на руки и положу на середину комнаты, как собаку. Положу и скажу опять, что если хочет уйти, то я даю ей ещё один шанс. Пусть идёт с отказанными ногами.