Смертельно влюбленный
Шрифт:
Она беспокоилась об Эмили и Тори. Кобурн разрешил ей позвонить по городскому номеру подруги. После первого гудка она отсоединилась, потом набрала номер снова. Тори ответила и заверила ее, что они без приключений добрались до дома на озере и у них с Эмили все в порядке. Но это было несколько часов назад. С тех пор могло случиться все, что угодно, а у нее даже не было возможности узнать.
Она подумала о Стэне. О том, как он, должно быть, обеспокоен и как ужасно чувствует себя, обнаружив перевернутый вверх дном дом. Несмотря на жесткость и выдержку, он был искренне привязан к ней и к Эмили. В этом
Поймет ли он когда-нибудь, что Хонор сделала то, что сделала, только чтобы сохранить репутацию Эдди? В конечном счете, разве не было это гораздо важнее, чем сохранить его спортивные медали и снаряжение?
Но Хонор боялась, что Стэн отнесется к этому совсем иначе и никогда не простит ей осквернения спальни покойного сына. Он посчитает это предательством не только в отношении себя, но и в отношении Эдди и их брака. Отношения со Стэном будут сильно осложнены.
Мысли Хонор время от времени возвращались к Кобурну и к тому, что он сказал ей. Для такого человека, как он, произнесенные слова об Эмили были чем-то сверхъестественно милым и любезным. Он извинился за то, что втянул их во все это, за испорченный мяч Эдди. И это было очень важно, потому что Кобурн почти никогда не объяснял своих поступков и не сожалел о них. Когда он извинялся перед Эмили за то, что заставил ее плакать, ему явно было очень неловко.
«Что касается футбольного мяча, это был подлый поступок». Может быть, это были и не самые красноречивые извинения, но зато Хонор не сомневалась в их искренности. Его глаза, синеву и глубину которых, так волновавшие Хонор, еще больше подчеркивала импровизированная маскировка лица, говорили о его сожалении куда лучше, чем произнесенные слова.
«Я извиняюсь». Хонор не сомневалась, что Ли действительно сожалел о сделанном.
Тяжелое детство сделало его циником, а те вещи, которые приходилось видеть и делать на службе отечеству, еще больше закалили характер. Ли часто бывал жестоким, возможно, потому, что отлично усвоил, как легко позволяет жестокость добиться нужного результата. Что бы ни говорил и ни делал Кобурн, он всегда действовал прямо и не размышляя над моральными аспектами, потому что знал, что промедление может погубить его. Он не волновался о будущих сожалениях, потому что не надеялся дожить до старости, когда человек обычно анализирует и переоценивает ключевые решения и события своей жизни.
Все, что делал Кобурн, он делал так, словно от этого зависела его жизнь.
Он все делал как в последний раз — ел, извинялся… целовался.
При этой мысли сумбур, творившийся в голове у Хонор, вдруг прекратился, и ее посетило внезапное озарение.
— О боже! — раздался в тишине ее стон, идущий из глубины сердца.
Неожиданно Хонор почувствовала, что не может просто сидеть вот так. Она распахнула дверцу машины и выбралась наружу. Спотыкаясь о мусор, добралась до двери гаража. У нее едва хватило сил открыть тяжелую железную дверь, застревающую в ржавых направляющих, настолько, чтобы просочиться наружу, что она и сделала, даже не думая о том, какие опасности таятся за дверью.
Она остановилась лишь на несколько секунд, чтобы сориентироваться в пространстве, затем кинулась бежать в сторону железнодорожных рельсов.
И как она не поняла этого раньше?
Он говорил с самого начала, что, скорее всего, не выживет, и сегодня пошел на встречу вместо нее, наверное, рассчитывая спасти ее таким образом.
Но ход его мыслей был абсолютно неправильным. Никто не собирается в нее стрелять. Если Бухгалтер верит в то, что у нее есть что-то важное, что-то такое, что может положить конец деятельности преступной группы, то никто не тронет ее, не выяснив, что же это такое, и не завладев этим.
Она была незаменима для бандитов, так же как для Кобурна, Гамильтона и Министерства юстиции. Мнение Бухгалтера о том, что она что-то знает или имеет, было для нее лучше любого пуленепробиваемого жилета.
А у Кобурна не было такой защиты.
Его защитой должна стать она, Хонор.
35
— Кобурн?
Ли крепче прижал дуло пистолета к виску Тома ван Аллена.
— Рад познакомиться.
— Я ожидал миссис Джиллет.
— Она прийти не смогла.
— С ней все в порядке?
— Замечательно. Просто чуть-чуть устала.
— Во всем этом нет ничего смешного.
— Да и не должно быть. Я просто пытаюсь сказать вам и снайперам, которые держат меня сейчас в прицеле своих винтовок с приборами ночного видения, что, если они убьют меня, миссис Джиллет и ее ребенок потеряются навсегда.
Ван Аллен покачал головой:
— Вы ясно объяснили ваши условия Гамильтону. А он не менее ясно — мне. Никаких снайперов тут нет.
— Соврите еще что-нибудь.
— Это правда.
— Прослушка? Говорите условные фразы для всех, кто вас слышит?
— Можете меня обыскать.
Кобурн обошел вокруг ван Алллена, но пистолет по-прежнему держал нацеленным ему в голову. Оказавшись с Томом лицом к лицу, Кобурн смерил его взглядом. Офисная крыса. Не уверен в себе и не в ладах с окружающими.
Угроза, похоже, почти равна нулю.
Честный или коррумпированный? Кобурну пришло в голову, что, пожалуй, честный, потому что у такого не хватит ни смелости, ни хитрости оказаться полезным мафии.
И именно поэтому Кобурн верил, что Том ван Аллеи честно не знает про снайпера на водонапорной башне за левым плечом Кобурна. И еще об одном в окне тормозного вагона. И о третьем, которого Кобурн заметил на крыше жилого дома в трех кварталах отсюда.
Этому надо было быть особенно метким. Угол прицела у него дерьмовый. Но справиться можно. Зато потом, когда он продырявит Кобурну голову, у него будет куча времени, чтобы смотаться.
Либо ван Аллен мастерски притворялся, что ничего не подозревает, либо действительно не был посвящен во все детали, и это пугало Кобурна куда больше.
— Где миссис Джиллет и ее ребенок? — спросил Том. — Их безопасность волнует меня больше всего.
— Меня тоже. Именно поэтому перед вами я, а не она.
Кобурн опустил руку с пистолетом. Ван Аллен проследил взглядом за его рукой и явно вздохнул с облегчением.
— Вы мне не доверяли?
— Нет.
— Какой повод я дал мне не доверять?