Смертельный рейд
Шрифт:
– Ну вот, – радовался старшина сектора, как ребенок, – говорил ведь тебе, что наш поставной – добрейший, умнейший мужик!
– Да уж!.. Но вот с обедом…
Но слушать меня пока не стали.
– Тем более что мы о таком художнике, как ты, уже лет десять мечтаем. Кстати, замок я закрою, чтобы тебе кто посторонний не мешал. Но самое главное, если вдруг нагрянет с инспекцией барон Фэйф, ты старайся к нему синяком больше поворачиваться, пусть он видит, как тебе тут несладко приходится.
«Ага! Синяка на мне уже завтра не будет благодаря первому щиту. Или можно как-то притормозить выздоровление?»
– Ну
«Ну вот, кажется, разобрался, кто такие валухи: великаны. А что они простаки, то это старшина явно деликатничает. Тупые эти валухи! Ну совсем ту-у-упы-ые! – в стиле популярного у нас в России комика носилось в моей голове определение. – Еще бы отомстить тому придурку, который меня в трубу затолкал…»
Борей уже стоял в двери, когда я жестом указал на странное окно:
– Там?
– Сам и посмотри! Пока, закрываю, работай.
Надо же какая забота! Все-таки меня закрывают не по причине недоверия, а чтобы мне никто не вздумал случайно помешать. Хотя я первым делом присмотрелся к замку, когда шаги старшины стихли в отдалении. Изначально просканировал металл: отменного качества. Да и слишком странный какой-то сплав, словно маленькие перекрученные косички. Такой замок не сломаешь даже несколькими ударами тяжеленной кувалды. А вот механизм – простейший. Мне, как имевшему полчердака подобных железяк и деталей, достаточно будет четверти часа для вскрытия.
Теперь к окну. Ба! И в самом деле – окно! Причем выходящее на вполне себе приличную улочку этого подземного города. Высота под два метра, ширина в половину метра. Пять толстенных прутьев, стоящих вертикально, за ними рука просовывается легко и открывает наружу жутко запыленное окно. И неторопливый городской гомон наполняет мою тюремную камеру. Отлично видны окна домов напротив, но они все зашторены. Просматривается солидный кусок улицы с редкими прохожими. Порой видна повозка, запряженная осликами, порой сами люди катят арбу. Но никакого постороннего запаха от возможного на мостовой навоза. Над головой прохожих, на уровне верхних окон висят более мощные фонари все того же дневного освещения.
Монументальный город!
И люди! К кому ни присмотришься, вполне себе нормальные, не угнетенные, не подавленные. Порой молча идут, порой рассказывают что-то, порой смеются. Если сильно не задумываться о некоторых деталях одежды, то вполне себе улица среднестатистического европейского городка. По крайней мере, так мне она представляется по кинофильмам и кадрам информационных новостей. Сам-то не сподобился побывать.
– Эй! Смертник! – Резкий женский окрик от двери моей персональной тюрьмы (а что, сам ведь проживаю!) заставил меня оторвать лицо от решетки и сфокусировать расплывающийся взгляд на секретарше поставного. – Не пойму, зачем тебе зеркало?
Она уже его пропихнула между решеток двери. Довольно большое, овальное, можно спокойно пользоваться в ванной комнате во время бритья, мытья… и вытирания. Но вот вид Ксаны так и кричал о горящем в ней любопытстве, пылающем презрении и разгорающемся ехидстве. Видимо, босс ей
– О богиня! Как дивно смотрятся твои волосы при этом освещении! – При этом старался подставить для обозрения пострадавшую часть своего лица. – А твоя кожа кажется нежнее и мягче, чем крылышки ночного мотылька!
Прокол! Глаза красавицы сразу же сузились в подозрении.
– Кто такой мотылек?
Ну да, откуда у них тут мотыльки, если они на поверхности не бывают!
– Я специально для тебя его нарисую и подарю. Это такая прекрасная бабочка с разноцветными крылышками.
– Кто такая бабочка?
– М-да.
– Ты так странно говоришь.
Второй прокол! Не с моим говором пытаться в точности повторить местный многопрофильный акцент. Но останавливаться тоже нельзя.
– Прекраснее тебя нет во всем мире! О Ксана! Ответь мне: придешь ли ты еще хоть раз ко мне перед моей смертью?
– Еще чего! Обойдешься! – и, грациозно развернувшись, стала уходить. Но видимо, вспомнила, как собиралась меня и унизить, и обозвать, и что-то выспросить, потому почти замерла на месте. Мне этого и даром было не надо, поэтому я опять взвыл голосом давно не целованного Отелло:
– Ты услышала мои мольбы?! Возвращаешься?!
После подобных вопросов вернуться и продолжить со мной прения показалось даже такой фифе невероятно зазорным делом. Так она и скрылась с моих глаз, ублажая их невероятной грацией своего соблазнительного тела. Но не ушла из моих мыслей. Уж я-то точно знал: ей и обед придется доставить, и от работы натурщицы, скорее всего, не отвертеться. Да и как любой здоровый мужчина не мог отказать себе в неких фантазиях фривольного толка.
Но расслабляться и уходить в мечты не позволяла окружающая обстановка: какая-никакая, а тюрьма. И если я хочу здесь «отсидеться» спокойно недельку, а то и другую, следует немедленно приступать к выполнению данного мне поставным задания. Вернее, наложенного на меня наказания.
Вначале решил начать с рисунков. То есть сделать рисованный портрет себя нынешнего, и зеркало для этого мне казалось одним из обязательных условий. Расставил удобно мольберт, прикрепил самый большой лист ватмана, ну а на второй установил зеркало. Кстати, и все остальные предметы для работы живописца тоже отличались невероятным качеством и удобством, а бумага так вообще показалась изумительной.
Короткая настройка, с окончательной выборкой света от ламп, и я приступил к рисованию собственного портрета. И что самое интересное: в зеркало пришлось взглянуть раз десять, не более. Обряд гипны мне и в этом деле давал неограниченные возможности. В сознании у меня словно сам по себе формировался весь образ предстоящего рисунка во всех его мельчайших подробностях и многочисленных нюансах, а потом наступал творческий всплеск, и я становился неким подобием человека, о котором говорят: увлеченный. Почетно – одержимый. Хотя бывает и так: бесноватый.