Смертельный треугольник
Шрифт:
Проснулся Юрий Петрович, когда поезд уже прибывал в Сан-Себастьян. Он взял такси и поехал в гостиницу, от которой было пять минут ходу пешком до той, где жили звезды кинофестиваля. Об этом он побеспокоился еще в Москве.
Гордеев слушал монотонную болтовню водителя и рассматривал город.
Ну что же… Дотошный адвокат уже знал, что в Сан-Себастьяне сто семьдесят тысяч жителей, что это порт в Бискайском заливе, а также — климатический курорт и вообще — международный центр туризма. Ну и конечно же, что с 1953 года тут проводятся ежегодные международные кинофестивали. Вот и все. Впрочем, нет. Еще — парусные регаты.
Несмотря на знаменитый кинофорум, Гордеев почему-то ожидал увидеть эдакое экзотичное захолустье — разросшийся
Набережная да и центральная застройка оживляли в памяти французские города Лазурного Берега, с той лишь разницей, что на Сан-Себастьян с трех сторон накатывали волны Атлантического океана. Впрочем, когда-то Сан-Себастьян действительно представлял собой небольшой рыбацкий поселок. Но очень быстро — по историческим меркам — прекрасный природный порт, мягкий климат, длинные песчаные пляжи и красота горных ландшафтов еще два века назад превратили это уединенное местечко в излюбленный курорт не только состоятельных испанцев, но и самых известных людей со всей Европы. Однако настоящая популярность к курорту пришла в 1845 году, когда королева Изабелла II перенесла сюда свою летнюю резиденцию. Ее дворец Мирамар сохранился и сейчас, он стоит на пляже Плайя-де-ла-Конча. И уже в конце девятнадцатого века Сан-Себастьян стал излюбленным местом отдыха испанской и европейской аристократии. Великолепные здания той эпохи и ухоженные парки до сих пор радуют глаз.
Отпустив такси и забросив вещи в номер отеля «Меркури», Гордеев решил немного освоиться. Чтобы почувствовать силу Атлантики, он прошел в самый конец набережной и не пожалел: здесь, в скалистом тупике, местный художник придумал вмуровать в прибрежные утесы затейливо закрученные рельсы, сквозь ржавые железные клубки которых входят волны, и становилось ясно, что ни железо, ни любой другой придуманный человеком материал — ничто по сравнению с силой природы. А еще художник придумал вставить в набережную трубы, сообщающиеся с водой. Сейчас была тихая погода, но желающие стать над дырой чувствовали мощные порывы воздуха. Любая женщина в юбке здесь стала бы похожа на Мерилин Монро в известном кадре…
Гордееву не нужна была аккредитация на кинофестиваль, ему нужно было пообщаться с Фицпатриком, ну и за компанию — с русским модельером, а с помощью какой корочки это можно будет провернуть, для него значения не имело. Впрочем, что касалось Арнольда Куваева, здесь ситуация была проще. Еще будучи в Москве, через его секретаря Гордеев передал, что собирается приехать в Сан-Себастьян, и попросил выделить время для встречи. Договорились, что в следующий раз Юрий Петрович позвонит уже непосредственно в Сан-Себастьяне. Что Гордеев и сделал, не откладывая в долгий ящик. На этот раз Куваев соблаговолил говорить лично. Они договорились встретиться через полчаса в баре отеля «Мария Кристина», того самого, где жили звезды кинофестиваля. То, что гостиница, в которой у Гордеева был заказан номер — «Меркури Монте Игуэльдо», находилась на соседней улице, Гордеев знал наверняка, потому что Монте Игуэльдо — это было название улицы, на которой она находилась.
По дороге Гордеев купил местную газету, кажется целиком посвященную кинофоруму, и прочитал там следующее:
«Обслуживающий персонал отеля «Мария Кристина», в котором остановились самые видные участники и гости фестиваля, прекратил забастовку, а потому звездам не придется самим стелить себе постели…»
Тут не соскучишься, подумал Юрий Петрович. Или точнее будет сказать, испанцы не дадут, потому что над этим постоянно работают, устраивая проблемы и потом их героически разрешая. Что же, кое на кого
У Гордеева зазвонил телефон — на всякий случай он сделал себе в Москве роуминг.
— Да?
— Юрка, как Испания? Испанки? — Это был, конечно, Турецкий.
— Вроде ничего себе.
— Привезешь для меня парочку?
— Я подумаю.
— Ладно. Ты готов ответить?
— Саня, ты о чем?
— Как о чем? — возмутился Турецкий. — Как о чем? Я тебе вопрос задавал, ты что, забыл? Про девушку, похороны и мужчину ее мечты.
— Ах это… Саня, извини, я забыл.
— Понимаю, — с сарказмом прокомментировал Турецкий. — Нам не до того, мы заняты, мы испанками увлечены!
— Да какими там испанками, — с досадой ответил Гордеев. — У меня тут встреча с русским модельером.
— И для этого надо было в Сан-Себастьян переться?
— Саня, я обещаю подумать над твоим вопросом. Девушка, похороны и мужчина ее мечты.
— И убийство сестры!
— И убийство сестры.
— Не забудь. — И Турецкий отключился.
Гордеев выпил стакан грейпфрутового сока, потом минеральной воды и уже начал поглядывать в сторону пузатой бутылочки с арманьяком, когда наконец появился Арнольд Куваев собственной персоной. Куваев, как и положено человеку из мира искусств, опоздал и даже не подумал за это извиниться. Гордеев сразу понял, что это он: уж больно одет сей господин был экстравагантно — в нечто легкое и воздушное, едва ли не из парусины и перьев. На голове у него была малиновая шапочка, как у ватиканского кардинала, на шее висела толстенная цепь, правда из белого металла, на которой в виде медальона болталась маленькая фигурка Шварценеггера. Даже хладнокровный бармен выпучил глаза.
Гордеев встал навстречу, и модельер протянул ему руку ладонью вниз. Лицо его показалось знакомым, хотя Гордеев был уверен, что прежде они никогда не встречались. Приглядевшись повнимательней, адвокат понял, что видел все-таки его не раз и не два — по телевизору: господин Куваев был завсегдатаем различных светских мероприятий и ток-шоу. Движения его были раскованны, взмахи рук — несколько женственны. Присмотревшись, Гордеев понял, что у Куваева подкрашены глаза. Впрочем, кому какое дело?
Они мило побеседовали, Куваев уронил в безалкогольный коктейль слезу, когда Гордеев упомянул покойную Монахову. Куваев сообщил, что именно он был ее ближайшим другом, и кому же, как не ему, знать все подробности ее личной жизни. Гордеев сперва порадовался большой удаче и новому источнику информации, но очень быстро понял, что напрасно. Модельер пользовался расхожими в артистической среде штампами, где принято друг другу в лицо признаваться в нежнейшей привязанности и искреннем восхищении, а за спиной ставить палки в колеса и портить воздух. Впрочем, когда дела касалось покойной звезды (а шоу-бизнес — мир на редкость подвижный, там всегда что-то происходит), то публичное изъявление безмерной любви и признание гениальности ушедшего становились обязательным ритуалом.
Куваев сыпал именами и подробностями так, что у Гордеева заболели уши, но все это было, увы, бессмысленно и бесполезно. Гордеев пытался узнать хоть что-нибудь о людях, с которыми Монахова поддерживала близкие отношения, но нарывался лишь на истории и слухи, которым место было в бульварной прессе. Адвокат начинал приходить к выводу, что циркуляция таких штампов — дело рук как раз «продвинутой культурной» тусовки — вполне возможно, что она сама их и производит, и уж точно с большим удовольствием потребляет. Например, Куваев со смаком поведал, как восемнадцатилетняя танцовщица из группы одного скандально знаменитого исполнителя однажды проснулась и обнаружила, что ее возлюбленный (двадцатилетний танцовщик из той же группы), чтобы прославиться, покончил с собой. Оказывается, парнишка написал роман, который никто не хотел печатать. И вот он покончил с собой, чтобы добиться публикации своего романа, просто чтобы мир не забыл его труд!