Смертельный удар

Прозоров Александр Дмитриевич

Как и предполагал Федор, давний соперник Карфагена воспользовался ситуацией и немедленно перешел на сторону Баркидов, предоставив в полное распоряжение Гасдрубала свои арсеналы и пополнив его армию пятью тысячами отборных пехотинцев и тремя сотнями всадников. Почти то же самое происходило и на восточном побережье, вдоль которого не так давно двигалась армия Федора Чайки. Гадрумет и ряд более мелких городов, после непродолжительных колебаний, приняли сторону Баркидов, лишь Тапс сохранял верность сенату. Но Чайка понимал, что отрезанный по суше от столицы, он не сможет долго сопротивляться, даже если его снабжать морем. Падение этого небольшого города было лишь делом времени. Ведь когда падет сам Карфаген, никто из его подданных уже не осмелится противиться

африканской армии Ганнибала.

Эндимион, по данным разведки, отошел уже в столицу и готовил город к длительной обороне. Вряд ли сенат был очень доволен его успехами, но слухов о том, что командующего распяли или наказали за поражения как-то иначе, в армию Гасдрубала пока не просочилось.

Карфаген был мощнейшей крепостью на всем Средиземноморье, и Чайка понимал, что взять этот рубеж обороны, пусть и последний, будет не просто. Гасдрубал разделил армию на три потока. Ее авангард, ни много ни мало десять тысяч пехотинцев плюс конница, был поручен Чайке, для того чтобы он первым выдвинулся к городу, обошел его с востока и замкнул кольцо окружения, оказавшись на побережье.

На этом пути Федору пришлось двигаться сквозь богатейшие и самые плодородные земли хоры Карфагена, на которых он некогда сам присматривал себе участок. Чайка не стремился предавать все огню и мечу, понимая, что после победы придется все восстанавливать. Как ни крути, а это была земля финикийцев, которую Ганнибал, отобрав ее у сената, наверняка собирался использовать для награды своих верноподданных. Но однажды, неподалеку от огромного имения, Чайке пришлось отбиваться от нападения конницы Эндимиона, пытавшейся преградить ему путь, и после сражения, стоившего ему многих лучших воинов, Федор в ярости приказал эту усадьбу сжечь. Именно исполинские размеры дома, выстроенного на греческий манер, помогли всадникам врага напасть неожиданно. Узнав, что это было одно из имений Ганнона, Чайка ничуть не расстроился, а наоборот, даже повеселел.

— Ганнибал будет доволен, когда узнает, чей дом мы спалили, — усмехнулся Федор, выслушав доклад своих людей, — огонь не тушить. Пусть лазутчики сената знают, что мы приближаемся и петля сжимается у них на шее все туже. Идем дальше.

Наконец, настал день, когда передовые отряды Федора Чайки, завершив долгий обходной маневр и не приближаясь к городу ближе, чем на десять километров, вышли к побережью моря, окончательно отрезав его от связи с глубинными землями. Дальше лежал полуостров, на котором располагалось еще несколько мелких городов и прибрежных стоянок для кораблей. Стратегического значения они не имели. Но Чайка все же отправил туда Урбала с тремя хилиархиями и приказом привести к покорности всех, кто окажет сопротивление, остальных же принимать с миром. А сам остался в бухте, на виду Карфагена начав возводить укрепленный лагерь. Осада предстояла долгая, в этом Федор ничуть не сомневался. Более того, Карфаген вряд ли был в восторге от такого соседства и мог выслать сюда несколько кораблей или даже флот с десантниками, чтобы выбить Федора из этой бухты, откуда он мог невооруженным глазом наблюдать за осажденным городом. Чем Чайка и занимался, частенько поднимаясь на ближайшую скалу и созерцая далекий Карфаген, занимавший практически весь полуостров. День был жаркий, и огромный город тонул в белесом мареве морских испарений. Без бинокля Федор, конечно, не мог рассмотреть все детально. Далековато было. Но и без него, пытаясь проникнуть взором сквозь марево, он словно наяву представлял себе, как копошатся люди на стенах, подготавливая город к осаде.

На море тоже было беспокойно — корабли сената, распустив паруса, беспрепятственно покидали город и уходили в открытое море. Морской блокады Гасдрубал добиться пока не мог, хотя и обещал Федору, что скоро должен прибыть его флот, перевозивший армию.

— Куда плывут? — размышлял вслух Федор, наблюдая за активностью на море. — Небось, на Сицилию плывут или в Рим. За подмогой. Ну да ничего, наш новый тиран им скоро покажет, где раки зимуют. А пока мы с Гасдрубалом начнем.

Честно

говоря, глядя на далекий Карфаген, Федор испытывал смешанные чувства. До недавнего времени этот город был ему как родной. Здесь он нашел приют и друзей, тут стоял его дом. Здесь он любовался фонтанами, гулял по мощеным улицам и тенистым паркам этого великого города, напичканного техническими изобретениями, казавшимися просто чудом для своего времени. И вот как быстро все изменилось. По прихоти власть предержащих у него нет больше здесь ни дома, ни имения, да и сам он едва не сложил голову в этих придворных интригах. Было за что затаить обиду на тех, кто сейчас укрылся за этими стенами. И все же Чайке не хватало злости, чтобы со спокойным сердцем рубить фалькатой своих бывших сограждан. Ему нужен был повод, чтобы в душе окончательно порвать с ними. И повод нашелся.

На третий день к нему прискакали посланцы от Гасдрубала с сообщением, что все основные силы уже прибыли на свои места, рассредоточившись вокруг Карфагена двойным кольцом, сквозь которое никто бы не смог прорваться. Город был окончательно отрезан по суше ото всех коммуникаций. Инженерные части Гасдрубала начали возводить вдоль стен собственные укрепления. Чайке надлежало прибыть завтра утром на военный совет для обсуждения начала штурма.

— Передай, буду обязательно, — на словах сообщил он гонцу, а когда тот ускакал, заметил отряды Урбала, возвращавшегося из «местной командировки» по пыльной дороге. Сразу за командиром шли какие-то пленники под охраной конвоя. Приглядевшись, Федор разглядел, что на этих людях, связанных одной веревкой, надеты доспехи римских легионеров.

— Кого ты мне привел? — усмехнулся Федор, когда Урбал поравнялся с ним и остановился, вытирая пот со лба. — Неужели эти римляне отбились от своих в море и по ошибке приплыли сюда?

— Когда мы напали на их стоянку в двух днях пути отсюда, — заявил Урбал, — они выглядели так, словно находятся в окрестностях Рима. Наше нападение было для них полной неожиданностью. Они приняли нас за друзей.

— За друзей? — переспросил Федор, нахмурившись.

— Да, — кивнул Урбал, — их командир уверяет меня, что они приплыли сюда вместе с отрядом кораблей Марцелла по просьбе сената и не скоро собирались отплыть назад.

— А какие дела у Марцелла с сенатом Карфагена? — уточнил Чайка, отвернувшись от моря и пристально посматривая на пленников, словно пытаясь понять, кто из них главный.

— Вот я и подумал, — с ухмылкой заметил Урбал, — поскольку вы с Марцеллом тоже друзья, тебе будет интересно поговорить о нем с этими моряками.

— И ты, как всегда, прав, — ответил на это Федор, — отведите их в лагерь к моему шатру.

Там Чайка приказал развязать рослого римлянина и втолкнул его в свой шатер, чтобы поговорить наедине. Сопротивления он не боялся, конвой окружал шатер плотным кольцом, а вместе с ним вошли послушать этот разговор Урбал и Летис, в компании которых Чайка спокойно обсуждал любые, даже государственные проблемы.

— Ну, так зачем Марцелл приплыл сюда? — удивил пленника знанием латыни Федор, скрестив руки на груди. — Мало мы ему доставили забот в собственной акватории.

Пораженный римлянин смерил удивленным взглядом командира финикийцев и ответил, не став запираться.

— Я простой солдат и мне известно лишь то, что Марцелл привез в этот город по просьбе одного из ваших сенаторов какую-то ценную пленницу, — проговорил он. — Марцелл прятал ее ото всех, и я не видел ее лица. Моя задача была охранять его со своими кораблями. Теперь ведь у нас мир с сенатом.

— Пленницу? — переспросил Федор, и голос его против воли дрогнул. — Как ее звали?

— Не знаю, — устало ответил римский легионер, потирая запястья, — слышал только, что с ней был еще ребенок. Мальчик.

У Федора все поплыло перед глазами, и он даже схватился за фалькату, но, увидев, как римлянин в страхе отскочил в дальний угол, усилием убрал ее обратно в ножны.

— Не бойся, — успокоил его Федор, криво усмехнувшись и взяв себя в руки, — я тебя не убью. Ты принес мне хорошую весть.