Смертень

Коробов-Латынцев А.

…Избушка стояла на склоне, и из окна открывался простор на лесную долину, вотчину Евгения на эту зиму. Сине-зеленые верхушки елей торчали из снежного бескрайнего моря, в котором гуляли в своем диком раздолье хищники всех мастей, белки, птицы и прочая живность. Вдруг повалил снег. Крупный, он величественно опускался с небес к вечному покою долины.

Евгений вдруг вспомнил, что позабыл занести в избу ящики с крупами и прочей снастью, и кинулся во двор. Там уже были гости: две рыжих пушистых белки исследовали ящики, скакали с одного на другой. Увидев человека, застыли на месте, уставились испытующим звериным взглядом. Поздоровавшись с белками как с соседями по общежитию, Евгений начал таскать ящики в свою избу.

Замечательно прошла первая неделя. Все было одновременно и в новинку, и как будто очень знакомо. Будто всегда так и жил. Евгений гулял по своей снежно-лесной вотчине, как барин по полям. Разговаривал

с белками, птицами, с елками, пнями и прочими лесными жителями. Ни разу не встретил он ни волка, ни медведя, хотя по ночам отчетливо слышался вой где-то вдалеке.

Но в тот момент, когда он уже почувствовал себя хозяином положения, он заболел. Это была обыкновенная простуда, Евгений не стал об этом переживать, у него были с собой лекарства, в избе была еда, чай, было тепло. А главное, было время. Время – то, что так ценилось в прошлой жизни, в городе. Если заболел – надо скорее выздоравливать и вновь приниматься за учебу, за работу, за всю эту беготню. Теперь же времени было много, никуда не надо было спешить. Даже одно это сознание лечило.

Но Евгений переоценил свое здоровье, привыкшее за долгие университетские годы к среднерусскому климату и к спешному леченью. И не смотря на то что лечился он, как ему казалось, активно, он все-таки слег с сильной температурой. Температурил он долго, и проспав сутки, встал наконец с печи и пошел к столу, чтобы заварить чаю и написать в дневнике о том, как он не вовремя и некстати заболел здесь, посреди тайги, в избранном своем одиночестве.

Чайник начинал уже посвистывать, Евгений поставил точку, и вдруг – странное дело! – за печкой упал ковш, которым Евгений обыкновенно поливал себя водой при купании. Ковш стоял на табуретке и просто так упасть не мог, Евгений хорошо помнил, как неделю назад он твердо поставил его на табуретку, и ковш простоял так уже долго. С чего бы ему теперь падать? Поэтому Евгений испугался, тем более что он отвык от посторонних звуков в своей избе, где царящий аскетизм исключал случайные звуки наподобие этого. Евгений застыл, уставившись в сторону печи. И вдруг мурашки по коже и легкий холодок по позвоночнику: из-за печи медленно двигалась фигура. Она понемногу выступала из-за побеленной стенки печки, черная, волоча за собой свой ужас. Ужас этот коснулся Евгения прежде, чем его коснулся красный, как кровь, взгляд существа. Оно было одето в какие-то лохмотья, как будто изо мха, заплесневелые, грязные. Лицо было черное, задеревенелое и вытянутое, как у какого-нибудь животного, и в то же время очень напоминающее человеческое, даже как будто молодое. Ужас не позволял Евгению оторвать взгляд от существа, ни встать он не мог, ни упасть, ни отшатнуться. Существо же, показавшись полностью из-за печки, сначала уставилось на Евгения, а затем, гаркнув, кинулось на него. Евгений упал и потерял сознание, но не от страха, а от сильного удара, который последовал вслед за тем как существо вскрикнуло, но не от руки его или ноги, а как бы от голосовой волны.

Очнулся Евгений минут через пять. В избе уже никого не было. Сон это был или не сон, а может, просто видение больное, Евгений разобрать никак не мог. Болела голова, самочувствие тоже было не очень, потому что он весь продрог, пока лежал на полу. Хотя в печи все еще медленно тлели дрова. Евгений накинул тулуп, обвязался шарфом и подкинул дров в печку. Пока она разгоралась, он решил выйти на улицу, подышать воздухом.

Прошло несколько дней. Постепенно жуткий эпизод с монстром из-за печки изгладился в памяти и превратился в больную галлюцинацию. Евгений решил успокоиться и поскорее вылечиться. Он заваривал ромашку, ел мед, варил кашу и лежал на печи, читая книги. Належавшись, напившись чаю, он иногда выходил на воздух, считая, что это тоже лечение. Однажды возвращаясь с прогулки, он увидел, что рядом с избой скачут белки, кажется, те самые, которые приветствовали его в первый его здешний день. Войдя к себе, он оцепенел. На его стуле, рядом с окном, сидел некто лохматый, с бородой, в какой-то странной рубахе и в лаптях, не то леший, не то какой-то древний столетний старообрядец из лесу пришел к нему и поджидал здесь, пока хозяин не вернется к себе. Евгений стоял столбом, не в силах оторвать взгляд от фигуры на стуле, и в то же время абсолютно не в силах разглядеть черты этой фигуры (снежное солнце обожгло глаза на улице, и к полумраку избы глаза Евгения не сразу адаптировались). Фигура же меж тем заговорила:

– Ну и чтой-то ты, голубчик, хозяином-то здесь ходишь, а?

Евгений совсем растерялся. И так не особо людимый, за эти месяцы в тайге он и вовсе отвык от всяческого общения. Чего уж говорить про общение с таким чудо-юдом!

– Да ты присядь, присядь, голубчик, чай на ногах-то находился ужо! Присаживайся, погутарим с тобой, чего делать далече.

Евгений упал на табурет.

– Мы

на тебя давно уж поглядываем, кто ты и что из себя представляешь. Нет, не подумай недоброго, голубушек! мы здесь таких как ты уважаем, ты не подумай чего, любомудр! Ты вон и Хайдеггеров читаешь и Бердяевых. Оно, конечно, уважаемо. Мы сами-то народ хотя и древний, да по части образованности не особо. У нас здесь свои прибаутки. Университета или как там это у вас называется по человечеству… А таких как ты тут видывали уже, правда, давно это дело было! Тоже приходили в леса. Правда, книжки у них другие были, и потолще, да и сами они побородее были, чем ты. У тебя вон бороденька еще хлюпенькая, а ихние бородищи были покрупнее моей! Сразу видно, обмельчало человечество, юнцы одни пошли, не успевают повзрослеть. Да тебе еще расти и расти, сынок. Тем более что кровей-то ты тех же ведь, это я еще на прошлой недели учуял, когда ты у нас объявился. Короче, к делу. Обижать тебя мы не хотели, голубчик, просто поговорить надобно было, чтобы убедиться. Ты на сынка моего не серчай, он молодой, не знал, как поступить. За печкой спрятался, дурья башка, хех! Я его прислал последить за тобой, чтобы не окочурился ты здесь. Ты пока не печи-то валялся, он печь тебе топил. А то б замерз ты. Так что спасибо ему еще скажешь. Ну а что припугнул тебя голоском своим – это ты не серчай…

Евгений сидел и не верил глазам. Это существо было, конечно, не человек, но говорило с ним на человеческом, на русском языке, замысловато немного, конечно, но он все понимал. Постепенно он лучше разглядел черты существа, даже понял, что гость его не молод, какой-то дедушка, скорее всего. Это было видно и по чертам лица, да и по смыслу речи выходило, что это не то старейшина какой-то, не то отец семейства…

– Короче, заговорился я с тобой, милок, а меня меж тем мои там ждут. Ты тут выздоравливай, значит, а после приходи ко мне в гости, я тебя чаем угощу с корешками. И поговорим. Но сперва выздоравливай, нечего по лесам шататься хворым. Я тебе вот принес грибочков да корешков с травами, ты отвар сделай и пей, поможет.

– Ах да, вот же старый! Я и назваться забыл. Звать меня дед Архип. – Гость посмотрел на Евгения, прищурился. – Милок, а ты не куришь? Нет ли у тебя табачку из города?

Евгений вспомнил, что на столе лежит пачка папирос, которую подарил ему водитель-старик. Он быстро прошел к столу и протянул пачку деду Архипу. Тот протянул деревянные пальцы и вытащил из пачки две папиросы.

– Спасибо, голубчик, удружил! Люблю я иногда городской табачок пригубить, знаешь… Ну все, ухожу. Вот, держи вот.

Дедушка подал ошалевшему Евгению котомку и бодро вышел за дверь. Евгений просидел еще долго, не зная, как ему реагировать на все случившееся. Постепенно он пришел в себя, распаковал котомку, осмотрел содержимое: корешки, грибы, травы какие-то, – все предельно непонятные, они служили доказательством реальности всего произошедшего. Ничего не оставалось, как принять это за реальность, хотя был соблазн просто взобраться поскорее на печь, укрыться всеми теплыми одеялами и слинять в покойный сон, чтобы проснувшись, обнаружить себя одиноким посреди бескрайней тайги…

Но – Евгений знал, что пришедшее к нему существо реально, как реальна и его болезнь, как реальна тайга вокруг, или как было реально его одиночество в прошедшие две недели… Теперь же он здесь не один, и хотя соседи его и достаточно далеки от него, и притом, судя по всему, достаточно миролюбивы, все же чувство гордого и смелого одиночества, которым он тешил себя изначально, пропало. Евгений даже на мгновение совершенно позабыл о фантастичности ситуации, как будто его заветное одиночество потревожил не древний сибирский леший, а просто незваный гость из соседнего села. Но по соседству на ближайшие двести километров не было сел, и потревожил его не какой-нибудь мужик, а настоящий леший. С деревянной бородой, с мхом на лице, лохматый старичок. Да еще и грибов каких-то принес, и в гости зовет! Расскажи кому – не поверят.

Но самое странное и невероятное было то, что Евгений очень поверил дедушке лешему, и взялся за варку корешков и грибочков, которые тот принес. Евгений с детства был не очень доверчив к людям, доверял он бабушке только, но та умерла довольно быстро, и стал Евгений к людям совсем осторожен. Да и те к нему тоже. Нелюдимый, не приспособленный к близкому, доверительному отношению, и в то же время хранящий в себе тягу к людям, Евгений убегал скорее в себя при всяком неприятном случае недопонимания. Для этого было достаточно случайно произнесенного кем-то слова или нечаянного смешка-хохотка, к которым Евгений прислушивался всегда очень внимательно, – и тогда все, до Евгения уже нельзя было достучаться, он запирался во внутреннюю свою дремучую тайгу и больше никогда не открывался тем людям, с кем не вышло понимания. Неудивительно, что понимание с ним вышло у очень и очень немногих, и с большим трудом притом.