Смерти нет
Шрифт:
Виталий, входя в роль, несколько излишне замедленным движением вынул из пачки сигарету, щёлкнул зажигалкой и продолжил рассказ:
– Вы, наверное, заметили, что вдова оказалась не таким уж божьим одуванчиком, не убитой горем супругой, а её меркантильность в значительной степени затмила скорбь по умершему мужу. Чем подтверждается моё предположение, что при выборе своей второй половинки жених или невеста – зачастую подсознательно – выбирают себе подобных. По физическим параметрам, по нравственным критериям, по интеллекту и так далее.
– Короче, два сапога – пара, – интерпретировал сентенцию плотник.
– Совершенно верно, Коля, – одобрил
– Судя по интонации, ты хочешь оправдать поступок несчастной вдовы? – спросил я.
– Вряд ли кто-то сможет дать точную оценку чьим-либо действиям и словам, а характеристики, данные людям или предметам, появляются на парах этого самогона, – Калошин двумя пальцами приподнял бутылку за горлышко и снова поставил её на место. – Паршивый, кстати, самогон, – видно было, что мой вопрос ваятелю не понравился. Он затушил окурок в пепельнице и снова налил себе сивухи.
– Тем не менее утром, слегка перекусив, мы отправились с Елизаветой Владимировной на новосибирское центральное кладбище, – скульптор осклабился, – к коллегам, то есть.
Подойдя к постройкам, примерно таким же, как и у нас, я стал присматриваться к рабочим: ведь от правильного выбора исполнителей зависел результат нашей, не побоюсь этого слова, авантюры. Зачастую люди говорят: никогда не связывайся с пьяницами. В корне неверное определение, ибо человек, якшающийся с Бахусом, – Калошин напоказ сжал и разжал кулак, – вот у нас где. И пока ты ему не нальёшь, никуда он от тебя не денется. Дай задание, а когда исполнит – налей. Пьяницы органичны и естественны. Как навоз, как язва, как насморк. – Бригадир взглянул на Белошапку. – Когда у тебя насморк – это ведь естественно? Согласен со мной, Коля?
Плотник шмыгнул носом, взглянул на бутылку и закивал головой.
– Я обратил внимание на двух хмурых мужичков, – продолжил рассказ ваятель, – которые, похоже, были с бодуна. Они ни с кем не разговаривали, а молча курили в сторонке. Вскоре подошел начальник – их «Копылов», – и рабочие, получив задания, побрели по объектам. Петляя вдоль могилок, мы с Елизаветой Владимировной пошли вслед за хмурыми мужичками. Они остановились около старого покосившегося памятника. Скорее всего, под ним просела земля, и рабочие собирались подложить под опору обелиска мощный швеллер. Мы подошли к ним. Мужики нехотя подняли головы.
– Извините, можно вас побеспокоить? – обратилась к ним моя спутница. Но я, не дав ей договорить, сел за столик у покосившегося памятника, достал из пакета бутылку водки, пластиковые стаканчики и пару малосольных огурцов.
– Мужики, давайте помянем раба божьего… – я взглянул на потускневшую бронзу эпитафии на памятнике, – Корнея, – и разлил спиртное по стаканчикам.
Рабочие, пожав плечами, взяли стаканчики, пробормотали традиционное «Будет земля ему пухом» и выпили водку. Я наполнил стаканчики
– Мы согласны, – возвратившись, буркнул один из них, низенький крепыш с лицом красным и лоснящимся, как пареная свёкла. – Только в два раза больше, – он кивнул на деньги.
– И аванс бы небольшой не помешал, – вступил в разговор другой рабочий – высокий и неимоверно худой.
– Насчёт «в два раза больше» – нет проблем, а аванса не будет.
Я был столь категоричен, ибо знал подобных людей: получив задаток, они тут же пропивают его и завершить начатое дело едва ли могут.
Вдова испуганно взглянула на меня, опасаясь, что могильщики откажутся, но они кивнули головами – едва-едва. Договорившись с ними встретиться в полночь у кладбищенских ворот, мы распрощались. Как все не особенно решительные люди, я был в какой-то степени доволен тем, что рискованный шаг надо было делать не сейчас, не сию минуту.
Дома Елизавета Владимировна накормила меня обедом, и я, решив отдохнуть, улёгся на диване в кабинете театрального администратора. Хотелось проспать до позднего вечера, но мрачные мысли не давали покоя. На стене висел портрет бывшего хозяина места. Иосиф Львович подозрительно вглядывался в меня, словно знал, что я замыслил нечто неприятное и даже омерзительное. Я ворочался с боку на бок, но мне так и не удалось заснуть хотя бы на час. Ощущения стыда, нечистой совести и даже подлости наполнили сознание.
Без четверти двенадцать такси остановилось за два квартала до погоста. Чтобы не привлекать к себе чьего бы то ни было внимания, оставшееся расстояние мы с вдовой решили преодолеть пешком. Недалеко от входа на кладбище нас уже поджидали утренние знакомые. Неожиданно для себя я усмехнулся: карикатурный контраст внешности рабочих в самом деле вызывал улыбку. Моя спутница удивлённо посмотрела на меня. Копачи предложили нам зайти на кладбище через дыру, которая, по их словам, находилась в заборе за углом.
Предосторожность могильщиков показалась разумной, и мы пошли вслед за ними. С боковой стороны пантеон был огорожен металлической сеткой, перед нашими глазами предстали крашенные алюминиевой краской кресты. Несмотря на то что настрой у меня был весьма решительный, тело мое дрожало, словно в ознобе. Сейчас, по прошествии нескольких лет, я с уверенностью могу сказать, что это был не трепет перед покойниками, а страх перед поступком низким и недостойным – страх божий, как говорят верующие люди. Ведь одна ночь подлости может омрачить всю твою жизнь, а несколько часов непреодолимого трепета исковеркать душу. Страх всегда сопровождает человека в опасности, но он не должен превосходить разумный предел и ниспровергать разум. – Калошин снова потянулся за бутылкой, налил себе немного самогона и вопросительно посмотрел на нас с Белошапкой. Николай подвинул свой стакан бригадиру. Я отрицательно покачал головой. Пожалуй, впервые за время рассказа Виталия я допускал мысль, что он говорит правду: столь глубоки были его переживания, а подробности и даже нюансы в его воспоминаниях не позволяли усомниться, что ваятель был участником подлинных событий. Уровень исповедальности за бутылкой у русского человека – угрожающий. Честнее, чем перед священником на исповеди.