Смертник номер один

Самаров Сергей Васильевич

– Какую? – спросил Сережа.

– Попросил дать ему возможность поговорить один на один с Валаром, когда у него перестанет болеть нога. Я на это твердо пообещал, что такую встречу ему не обеспечу, потому что надеюсь выудить из него еще какие-нибудь сведения, а после беседы с Валаром он говорить долго не сможет, если вообще когда-нибудь сможет. Магомед не поверил. Он, как все кавказцы, слишком в себе уверен.

– Значит, следует его обломать, – сделал я вывод. – Тогда сговорчивее станет. Может, и на вопросы станет отвечать. Думаю, мне следует навестить его через полчасика. К тому времени он, возможно, будет уже нормально стоять на ногах.

– А как твоя голова? – спросил генерал. – Вдруг он бодаться будет?

– Не

он первый. Пусть попытается, – сказал я с угрозой.

– Ну, что же. Пожалуй, я не буду против, – решился генерал. – Он тебя всерьез не воспринимает из-за разницы в «калибре». Ты килограммов, наверное, на тридцать легче.

– Где-то так, – согласился я. – Но я не буду вступать в борьбу. На борцовском ковре он, наверное, имел бы преимущество. В рукопашной схватке – едва ли. Да и на голову он слабоват, если его девка-волейболистка свалила.

– Решим, – сказал генерал. – Наверное, у нас и пути другого нет. Необходимо выдавить из него сведения.

– Выдавим, – пообещал я уверенно. – У меня есть мысли относительно этого. Думаю, я сумею с ним договориться. Магомед услышит мои доводы…

* * *

До разбирательства с Абдуллаевым мы обсудили настоящее положение вещей и вероятные пути дальнейших действий. Нужно отдать должное генералу, главное, на что он делал упор, – это обеспечение безопасности. Излишний риск Лукьянов старался исключить, и потому обсуждение начали именно с момента возможных провалов. Просчитать их полностью, конечно же, невозможно, но предвидеть очевидное – можно. И мы старались все предусмотреть.

Изоляция Абдуллаева давала нам возможность действовать, мы со старшим лейтенантом Сережей готовы были начать действия немедленно. Рискованно? Ну так что ж, там, где был риск, я чувствовал себя вполне свободно – хотя бы благодаря общепринятой системе воспитания в спецназе ГРУ. Я не знаю, как готовят солдат и офицеров в спецназе внутренних войск, но у нас готовность к неожиданностям воспитывается даже на простом бытовом уровне. И с самых первых дней. Причем не делается разницы между солдатом и офицером. Казарма роты – это вражеская территория. Привыкнув даже в собственной казарме вести себя так, как положено вести себя на территории врага, в боевой обстановке уже не допустишь ошибки. Самое простое, на что солдаты перестают попадаться уже через месяц службы, – это выставление «растяжек» в любом месте казармы. Конечно, это не настоящая «растяжка», то есть соединена не с боевой гранатой. Она может быть вообще ни с чем не соединена, а может – с самым малоэффективным взрывным устройством, типа ослабленного взрывпакета. Погибший на пороге моего дома в момент, когда погибнуть должен был я, старший прапорщик Андрюша Бубновский обеспечивал такими взрывпакетами не только нашу роту, но и весь батальон. Хлопок бывает чуть сильнее, чем от взрыва простого капсюля, и нет пламени, чтобы не вызвать в казарме пожар. Но если кто-то из солдат попадется на такую «растяжку», заглянув ночью в туалет, он не только сам получит стресс, но еще выслушает множество не совсем приятных слов от своих сослуживцев, которых своей неосторожностью разбудил. А спят солдаты в спецназе по четыре часа – это тот минимум, что разрешен уставом. Так и вырабатывается осторожность и привычка везде видеть опасность. Точно так же наказывается и любопытство. Любой предмет, что может привлечь внимание, если возьмешь его в руки, может условно взорваться. Действие то же самое. Первые полгода службы становятся для солдат сплошным стрессом, но потом состояние постоянной боеготовности переходит в кровь и на всю жизнь становится естественным состоянием.

* * *

Следующим нашим естественным шагом стал звонок Николишиной. Звонил я, поскольку сам вызвался по старшинству. К этому моменту мы уже знали, что задержанного киллера звали Александр Селиванов, а его убежавшего напарника, как удалось выяснить

по sim-карте и по присутствию в списке пассажиров поезда, – Владимир Крутояров. Их sim-карты благополучно перекочевали в наши трубки. Распределение имен и ролей произошло по телефонному принципу: мой айфон имел возможность обслуживать только одну sim-карту, и потому я поставил в него карту Селиванова. Трубка старшего лейтенанта имела свои две «симки», и Сережа сменил их на новые, приобретя вместе с этими атрибутами связи и фамилию владельца.

Николишина ответила не сразу. Я уже подумывал было отключиться от вызова, когда она все же сняла трубку.

– Здравствуйте, – сказал я предельно вежливо, старательно копируя тот легкий акцент, который имеют русские, проживающие на Кавказе. – Я хотел бы поговорить с Джалалом.

– Я бы тоже хотела с ним поговорить, – слегка раздраженно ответила Маргарита Валентиновна. – К сожалению, я не знаю, где его искать. Он не ночевал дома, и никто его не видел.

Ее, кажется, даже не интересовало, кто спрашивает ее сожителя.

– Извините, пожалуйста, а Магомед Гасанович к нему не заходил?

Последовала непродолжительная пауза. Потом короткий ответ:

– Заходил.

– Они сейчас не вместе?

Снова пауза. Даже на расстоянии я ощутил настороженность женщины.

– Извините, а кто это спрашивает?

– Понимаете, мы с напарником приехали по приглашению Магомеда Гасановича. Он должен был нас встретить, но почему-то не встретил. У нас в Москве никаких других координат нет, кроме номера Джалала. Не знаем, куда и податься.

– Это не номер Джалала, – резко возразила Маргарита Валентиновна. – Это мой номер. А Джалал, если не хочет со мной считаться, может…

– Извините, – сказал я примирительно, и это на нее подействовало. – Мы просто не знаем, где искать Абдуллаева. Как-то не обговаривали такой вариант, что он может не встретить… Запишите на всякий случай мой номер. Если Джалал или Магомед Гасанович появятся, пусть позвонят.

– Говорите, – Николишина уже стала совсем мирной.

Я звонил ей на городской телефон, у которого не было определителя номера, и потому номер Александра Селиванова пришлось назвать по памяти. Но она меня не подвела.

– Вас как зовут? – спросила женщина.

– Александр. Саша Селиванов. А со мной Володя Крутояров. Мы одним поездом приехали. Не забудьте, пожалуйста.

– Я записала. Не забуду, – пообещала она.

На этом разговор закончился. Слушали его все, в том числе и генерал, который одновременно что-то писал на листке бумаги. Убрав трубку, я вместе со всеми дожидался, когда генерал закончит. Но долго ждать не пришлось. Николай Владимирович поднял глаза и поочередно оглядел каждого.

– Я тут решил поменять профессию. Как та рубрика у журналистов называется – «Репортер меняет профессию»? А у меня «Генерал меняет профессию» – и становится репортером. Расписал с отдельными акцентами сегодняшнее происшествие на перроне. Только господин Абдуллаев у меня получился не пассажиром, а встречающим. Дальше все почти правда. Только – правда в глазах не знающих сути. А репортеру и не положено знать сути. Они никогда ее не знают, однако пишут.

Никто не спросил Лукьянова, репортером какого издания он решил стать. Мы заранее обговорили, что подготовим текст для размещения на интернет-сайте новостей, куда у генерала есть доступ. Он взял эту работу на себя – наверное, чувствовал тягу к перу. Наверное, и тогда, когда готовилось первое покушение на меня, текст для интернет-сайта от имени моего бывшего солдата, якобы узнавшего меня на видеозаписи, готовил он же. И хорошо сработал, надо сказать.

Сам Николай Владимирович читать текст вслух не стал, а просить его сделать это было бы нарушением субординации. Просто мы приняли как должное, что генерал сам выполнил часть общей работы, и никто не выразил сомнения в том, что работа эта может быть сделана не так, как нужно.