Смертный грех

Сандему Маргит

Но, начиная с этого вечера, взгляд его стал беспокойным. Он выглядел подавленным и рассеянным, часто бывал в угрюмом настроении.

В конце концов, Сесилия набралась мужества и сказала во время ужина:

— Что с тобой, Александр? Ты думаешь о последнем бале?

Он страдальчески закрыл глаза, словно прося ее замолчать, но будучи не в силах сказать об этом.

— Возможно… — едва слышно произнес он, разрезая мясо.

— Это был он, не так ли?

— Да, — пробормотал он.

— Тебе хотелось бы увидеть

его снова?

— Сесилия, я уже говорил тебе: я никого не домогаюсь. Но эта встреча разбередила старую рану. Ты видишь, он счастлив со своей женой, и он никогда понятия не имел о моей слабости.

— А мы могли бы пригласить их сюда?

— Зачем? Мне не хотелось бы переживать все страдания заново, так что тебе следует выбросить это из головы — я никогда на это не пойду.

— Но ведь он же был твоей настоящей любовью, не так ли?

— Мне вовсе не хочется видеть в тебе прорицательницу, — ответил он почти с яростью. — Но ты права.

— И ты по-прежнему… питаешь к нему слабость? Он скривил верхнюю губу в характерной гримасе.

— Не знаю. Поэтому я и не хочу дальнейшего общения с ним. Не хочу, чтобы у меня снова появилось желание быть с ним рядом: тот шок, который я пережил тогда, мне не хотелось бы испытывать.

— Значит, у тебя не было никаких иных чувств, когда ты встретил его?

— Нет. Только чувство боли при мысли о том, что когда-то было.

— Но ты стал таким беспокойным…

— А что в этом удивительного? Мне страшно, я трепещу от страха.

Сесилия промолчала. Она не знала, как выйти из подобной ситуации.

Но в тот вечер она легла спать с комком в горле. Она долго лежала, уставившись в потолок, не в силах разобраться в своих мыслях.

Она подумывала о том, что лучше бы ей иметь обычного мужа.

Урсула наблюдала за ними. Ей хорошо было известно, что у каждого из них отдельная спальня. Но Александр часто заходил в комнату Сесилии и занимался там своими делами, а она спала то на одной, то на другой половине постели, чтобы создать впечатление, что их было двое. Они всегда разговаривали между собой доверительным, почти интимным тоном — и Урсула ни к чему не могла придраться.

Большая часть королевских детей отправилась обратно в Далумский монастырь, к бабушке Эллен Марсвин. Но маленькая Элизабет Августа была нездорова и осталась во Фредриксборге. И поскольку Сесилия жила по соседству, ей пришлось присматривать за ней.

Однажды утром, в конце марта, Урсула спустилась вниз и застала Сесилию, сидящую за завтраком и с отвращением смотрящую на еду.

— Разве ты не должна была уже давно ехать во Фредриксборг?

— Я сообщила туда, что не смогу сегодня придти.

— Ты больна? — спросила Урсула, которой уже настолько нравилась невестка, что она говорила ей «ты».

Сесилия могла бы ей соврать — она делала это всегда, когда ей было нужно, в этом смысле она была настоящей Суль.

—

Александр думает, что я жду ребенка. Сама же я еще не смею надеяться…

Урсула остолбенела.

— Чепуха! — наконец произнесла она. — Ты не можешь ждать ребенка!

Сесилия не отвечала, чувствуя тошноту.

— В таком случае, кто же отец этого ребенка? — напрямик спросила Урсула.

Сесилия встала. Ее пошатывало, но голос ее был ясным. Она принялась изображать возмущение — когда было надо, она это могла.

— Это гнусное оскорбление! Прежде всего в адрес Александра!

Графиня Хорн поняла, что зашла слишком далеко. Ей пришлось опустить глаза перед разъяренным взглядом Сесилии. Она поспешно ушла, но по ее прямой осанке Сесилия поняла, что та и не думала сдаваться.

Наконец, в апреле, был объявлен призыв: вся многочисленная наемная армия, а также несколько датских подразделений собирались в Хольстене.

У Александра было время только для того, чтобы проститься с явно огорченной Сесилией. У ворот уже нетерпеливо ждал эскорт. А в доме в это время бегали туда-сюда, торопясь собрать все, что нужно в дорогу.

Он сел на коня, Сесилия судорожно глотнула и вытерла пару предательских слезинок.

— Так будет лучше, — мягко сказал он ей.

— Нет, Александр, нет! — воскликнула она.

— Ну, ладно. Напишу как можно скорее, — сказал он, грустно улыбаясь. — А ты роди нам маленького сорванца, Сесилия!

Он тронулся в путь.

А Сесилия стояла и смотрела ему вслед, ощущая в груди тягостную пустоту.

5

Молодой Тарье, голодный и оборванный, находился в самой глубинке германской империи.

Он направлялся в Тюбинген, но давно уже сбился с дороги, не знал, идет ли большая война или же это локальные стычки между солдатами, а выяснить ничего он не мог — в домах, куда он пытался достучаться, чтобы попросить еды, двери тут же захлопывались, стоило только обитателям услышать его акцент. Думали, что он — один из тех страшных наемников, которые грабят, режут и насилуют повсюду, где бы они ни проходили.

Совершенно измотанный, Тарье прислонился к дереву в гуще незнакомого леса. Не имея ни малейшего представления о том, в какой части Германии он находится, он просто скрывался в дремучих лесах, словно животное, чувствующее приближение смерти.

Тарье было всего восемнадцать лет, но он обладал одним из самых ярких дарований в медицине среди своих современников. Он боялся, что никогда уже не сможет применить на практике то, чему научился в университете в Тюбингене и от своего деда Тенгеля. В своей котомке, которую берег как сокровище, он носил небольшой запас драгоценных лекарственных трав. Точно такие же лекарства остались дома, в Линде-аллее, спрятанные в тайнике, о котором знали только он и дед.