Смертный приговор
Шрифт:
Глядя на перешептывающихся махаллинских мужчин, на проклинающих плохих людей махаллинских женщин, студент понял, что четыре года назад он приехал в Баку из малолюдного, жалкого села на лоне далеких гор именно ради этого убийства. Именно ради этого убийства он стал студентом в Баку. Да что там, именно ради этого убийства он появился не только в Баку, но и вообще на свете, и бедная старуха Хадиджа умерла именно ради этого убийства, нет, она не умерла, она за это убийство погибла.
Обитатели махалли, посоветовавшись, пришли к выводу, что нет, хоронить старую набожную женщину на новом кладбище, заложенном Бакинским городским Советом в пустыне, - грех и недостойно махалли, старуху Хадиджу надо хоронить на кладбище
– Надо было с самого начала так и делать!... И людей нечего было гонять туда с пустыми руками!
– Такие слова произнес молла Асадулла, но очень зло, как на виноватых во всем, посмотрел на Хосрова-муэллима и неуклюжего студента-квартиранта и стал с еще большей скоростью перебирать четки.
Баланияз с самого полудня сидел на одном месте, пребывая в каком-то куда более возвышенном, величественном состоянии, чем все происходящее, он только острым взглядом шарил по углам уже потемневшего двора, не снисходя до суеты мира. Молла Асадулла метнул и в него злой взгляд, но махнул рукой: с этого вовсе нет спроса...
Слова моллы Асадуллы, враждебность в его глазах, перешептывание собравшихся, боль, никак не покидающая глаз стоявшего в немом молчании Хосрова-муэллима, - ничто больше не трогало студента Мурада Илдырымлы и не имело для него смысла. Все было решено: директор кладбища Тюлкю Гельди должен быть убит. Студент всем существом чувствовал, что так и будет, он знал, что убьет этого страшного человека в очках. А если не убьет - не сможет больше жить.
Дело было не только в директоре, то есть не только в его личности студент видел его первый раз в жизни - дело было в том... В чем? Студент не мог сформулировать ответ. Но директор должен был умереть, и убить его должен именно студент. На следствии он, конечно, не сумеет ответить, не сумеет объяснить, почему убил. За оскорбление? Но за оскорбление надо уж тогда убивать майора милиции Мамедова. А он убьет директора. Кому объяснишь, что директор - тот человек, вернее, та сила в обществе, которая заставляет людей читать роман "Муки моего любимого", и автор того ненаписанного романа - тоже директор кладбища Тюлкю Гельди...
Студент Мурад Илдырымлы, выговаривая слова так плавно, как никогда в жизни, так спокойно и решительно, как никогда в жизни, - постарался убедить махаллинских мужчин, что деньги собирать не надо, что завтра непременно дадут место на кладбище Тюлкю Гельди, что рано утром он снова туда пойдет и место обязательно получит.
Такой неожиданно спокойный, ровный, уверенный тон этого всегда смущающегося, неуклюжего квартиранта произвел впечатление даже, кажется, на Баланияза, и Баланияз отвлекся от темных углов двора и восхищенно взглянул на студента:
– Молодчик!
Молла Асадулла на этот раз с нескрываемой ненавистью посмотрел на Баланияза, потом смерил студента с ног до головы выражением глаз, горькой усмешкой дав понять обитателям махалли его ничтожность, и сказал:
– Рост у тебя с блюдце! Как ты туда пойдешь и получишь место, а?! Если уж мог получить, то получил бы!... Не морочь людям голо вы!
Слова пронзали унижением - на людях!
– но на студента Мурада Илдырымлы не произвели ни малейшего впечатления. С прежним спокойствием и решимостью он повторил, что завтра утром обязательно получит для старухи Хадиджи место на кладбище Тюлкю Гельди. Решимость молодого неуклюжего квартиранта, видимо, вселила сомнение и в моллу Асадуллу, и он больше не настаивал на сборе денег, молла знал, что от таких, на первый взгляд, незаметных людей можно ожидать чего угодно: один, в свое время бывший
Махаллинские женщины, следившие за происходящим из окна комнаты, которую снимал студент, откровенно обрадовались, что мужья не понесут расходы, и, глядя на студента Мурада Илдырымлы, стали повторять:
– Покойница так тебя любила!...
– Тебя больше, чем сына, любила, валлах!...
– Дай тебе бог здоровья!
– Да не лишит нас Аллах таких образованных людей, как ты!... Вы умные бываете!...
И Баланияз кивал головой, подтверждал слова махаллинских женщин:
– Ну конечно, это так! Конечно!...
А Хосров-муэллим смотрел на студента все так же - в немом молчании...
Отправляясь на стоянку личных машин на Баилове, студент сначала зашел в хозяйственный магазин и купил за рубль девяносто (сумма двух-дневного пропитания) длинный и острый хлебный нож. Теперь ему, закутанному в шаль, казалось, что холод хлебного ножа, спрятанного в нагрудном кармане, порой отрезает тепло керосинки, и тогда студент чувствовал ледяной холод ножа, но это чувство быстро проходило, таяло, пропадало в ночной темноте и покое Баилова.
Еще за два-три квартала до стоянки личных автомобилей на Баилове студент обычно чувствовал ее запах, бензино-масло-железный, студента волновал таинственный ночной настрой стоянки, потому что иногда в прибывающих сюда машинах, кроме владельцев, парней и мужчин, бывали и девушки, женщины, старающиеся скрыть лицо. Такие машины, бывало, останавливались на своем месте, но никто из них не выходил, и в тишине студент слышал звуки, доносившиеся оттуда... Потом такая машина либо опять уезжала и возвращалась через некоторое время с одним владельцем, либо пассажиры выходили вдвоем, воровато оглядываясь, быстро пробегали мимо караульной будки и исчезали в темноте. Студент Мурад Илдырымлы с колотящимся сердцем глядел на них сквозь щели и тотчас определял, что девушки - проститутки (некоторых он видел по вечерам перед кинотеатром "Азербайджан", они пару раз даже подмигивали студенту, задевали его рукавом, и студент, задыхаясь от волнения, ускорял шаги, уходил) или жертвы тайной любви; в темноте он не мог разглядеть ни лиц, ни нарядов, он судил по походке, по жестам, и, как ему казалось, безошибочно.
Иногда владелец машины пропускал женщину вперед, а сам, приоткрыв дверь будки, молча совал студенту в карман трешник или пятерку, и все это совершалось так быстро, происходило в такой гармонии с темнотой и тишиной ночи, с запахом стоянки, что студент не успевал возмутиться, выразить протест, даже злость и смущение приходили к нему позже, чем надо, когда дверь уже была закрыта и владелец машины исчез из виду. Когда те трешки и пятерки лежали у него в кармане, студенту казалось, что он носит с собой что-то скверное, что скверна проникает в его душу, и он стал раздавать эти деньги нищим у мечети Тазапир... Среди владельцев личных машин была и высокая, крупнокостная женщина средних лет (говорили, будто какая-то начальница), так она время от времени привозила сюда парней...
Студент и теперь чувствовал запах стоянки, но сегодня в нем не было ничего волнующего и таинственного, и не потому, что стоянка была пуста, а потому, что решимость, внезапно охватившая студента Мурада Илдырымлы под вечер в махалле, изменила весь его мир, привнесла в его чувства, в восприятие окружающего такую остроту, что он больше не волновался каждую минуту, как бывало прежде, не раздражался, не расстраивался, не впадал в тоску. Когда-то растертая на стене - и годами не сохшая штукатурка теперь вдруг абсолютно высохла, ни капли влаги не осталось...