Смилодон
Шрифт:
— Что прикажете, господа хорошие? — подошел хозяин, плечистый, волосатый, с цепким взглядом. — Есть доброе вино, гусь, жареный в собственной крови, яичница с каперсами и сладким луком. Только что потушили кролика…
На хитром лице его читалось сомнение — сейчас нажрутся, напьются, а потом кто-нибудь даст им по башке. И кто платить будет? Может, надо взять с них деньги сразу, не откладывая в долгий ящик? Пока их самих в ящик-то…
— Значит, кролика потушили? — с улыбкой осведомился Буров, вытащил из кармана монету в три ливра, положил на стол. — Надеюсь, он не мяукал? Ладно,
— Ну что вы, сударь, — хозяин хищно взял монету на зуб, вытер о рукав, убрал. — Кошек мы не тушим, мы их… гм… Словом, у меня здесь все самое лучшее. Масло из Прованса, вино из Бургундии, живность из Вожирара. Сейчас пришлю девочку, будете довольны.
Действительно, и минуты не прошло, как смешливая, напоминающая шлюху подавальщица принесла гуся, кролика и вино. Первый размерами напоминал цыпленка, второй на вкус перченую резину, мерзкая же бурда, называемая бургундским, поражала букетом вот уж воистину незабываемым.
— Да, наверное, надо было взять яичницу, каюсь, — Буров виновато взглянул на шевалье, со вздохом отодвинул дефективного гуся и жестом подозвал хозяина. — А теперь, уважаемый, нам очень нужен Копченый Окорок.
— Копченый Окорок? — глаза хозяина вспыхнули, собрались а щелки, но тут же, изображая дурака, он фальшиво и раскатисто рассмеялся. — Шутить изволите, сударь? Свинина на десерт… Ха-ха-ха.
— Я говорю о человеке, — Буров вытащил луидор. — У меня к нему дело.
Нет уж, лучше дать денег, чем в морду, не тот случай.
— Ну, в таком разрезе, — хозяин с ловкостью поймал монету, с поспешностью, не пробуя на зуб, убрал в штаны. — Вам туда.
Его кривой, поросший волосом палец указал на бархатную, траченную молью занавесь. За ней оказалась низенькая, в готическом стиле дверь, ведущая, надо полагать, в зал для ВИП-персон.
— С максимальной жестокостью, мой друг, с максимальной жестокостью, — попросил шевалье Буров, проверил, легко ли вынимается ствол, и первым шагнул за щербатый, истоптанный ногами порог. Комната, куда он попал, была освещена лишь пламенем камина и здорово напоминала логово. Собственно, почему напоминала — за столом сидели люди, чье обличье выдавало в них зверей — хитрых, хищных, не ведающих жалости: алчные глаза, рыкающая речь, грубые манеры. Люди-звери жрали, пили вино, играли в карты, сплевывали на пол, рыгали, с жадностью звенели золотом, передергивали, мухлевали. Вот они какие, “Псы преисподней”, вся стая в сборе.
— Приятного аппетита приятной компании, — ласково улыбнулся Буров, сделал галантный полупоклон, шаркнул ножкой и наметил себе цели для стрельбы. — Могу я видеть господина по прозвищу Копченый Окорок?
Стая при виде чужаков насторожилась, заворчала, однако, обманутая буффонадой, спрятала клыки и сменила злобное рычание на снисходительное пофыркивание:
— Гы-гы-гы! Это что еще за богатенькие клоуны? Ишь ты, сами напросились.
— А на хрена он тебе, красавчик? Давай лучше шляпами махнемся, — по-хамски предложил один, остальные заржали, кто-то прямо-таки зашелся от идиотского хохота, — а лучше штанами! Они
— У меня дело к нему от Гийома Оноре, — изобразил придурка Буров, и один из людей-зверей встал, выругался, повелительно махнул рукой остальным:
— А ну-ка, прикройте пасти. Заткните рты, такую мать! — С грохотом отпихнул скамью, вы валился из-за стола и вразвалочку направился к Бурову. — Ну, давай говори, что у тебя там? Давай-давай, не тяни кота за яйца.
Как видно, он был самый хищный, самый опасный и злой — стая замолчала, застыла в ожидании, заткнулся даже тот, кто бакланил про штаны.
— Значит, вы и есть господин Копченый Окорок? — Буров покосился на Анри, подобострастно согнулся и, медленно выпрямляясь, вытащил волыну со взведенный курком. — Ах, какая честь!
С грохотом прошил Копченому Окороку плечо, отшвырнул его в сторону и с убийственным спокойствием, словно в тире, принялся расстреливать опешившую стаю. Со стороны это, наверное, смотрелось эффектно — твердая рука, верный глаз, крупный калибр. Никаких осечек, промахов, интеллигентского мандража и лишних движений — только оглушительные звуки выстрелов, пороховой дым столбом, всхлипы умирающих да глубокие отметины на стенах. Словно в подвале ВЧК во время экзертиций с маузерами. Шевалье тоже на месте не стоял, трудился от души, шпага и кинжал в его руках разили без пощады, подобно молнии. Вот уж потренировался-то в кромсании по живому…
Внезапность — залог успеха. Скоро все было кончено, “Псы преисподней” отправились в ад. Все, кроме вожака.
— Ты смотри, еще не оклемался, — кинул на него взгляд Буров, покачал головой и стал перезаряжать волыну, складывая отстрелянные патроны в карман, с тем чтобы потом заменить в них капсюли. — Шевалье, друг мой, встряхните его как следует. И непременно за раненое плечо. У нас не так много времени.
Действительно, жевать сопли не следовало. Нашумели изрядно. А ведь неподалеку на Кур-ла-Рен застава. Правда, менты во все века тяжелы на подъем, но лучше не искушать судьбу.
— А ведь точно скоро придется сдавать шпагу в утиль, — шевалье горестно вздохнул. Он все еще находился под впечатлением от увиденного: это же надо вот так, играючи, уложить в могилу десяток человек. Из нелепой на первый взгляд бандуры с барабаном и курком. Зачем, спрашивается, постигать искусство фехтования, трудиться до седьмого пота, упражнять руки, ноги, глаз? Знай жми себе на спусковую собачку. Нет, положительно, грядут плохие времена… Он с лязгом убрал клинок в ножны и с силой, словно большую куклу, тряхнул Копченого Окорока за плечо. — Подъем! Вставай, засранец!
Копченый Окорок очнулся, истошно заорал благим матом.
— А, готов, родимый? — обрадовался Буров, наклонился и без всяких церемоний ткнул его ножом в раненое плечо. — Салют.
В ответ дикий рев, зубовный скрежет. Ясное дело, больно. Очень.
— Один вопрос к тебе, — Буров подождал, пока умолкнут крики, вытащил тот самый болт, осторожно снял с отравленной иглы пробку. — Почему эта хреновина не так давно чуть не воткнулась мне вот сюда? Или ты скажешь, каналья, или заглотишь этот болт по самое некуда. Ну?