Смог
Шрифт:
— Ну вот и всё, дорогая Ольга Захаровна, — жизнерадостно говорил он, бросая в раковину окровавленные инструменты. — Вот и всё. Как заново родились, правда, ведь скажите?
Изъятые у пациентки зубы он тщательно промыл под струёй воды, заботливо отёр каждый зубик салфеткой и ссыпал их в стеклянную банку, извлечённую из шкафчика. По первой прикидке, в банке было уже не меньше сотни зубов самого разного калибра.
— Вы не пеняйте на меня, голубушка Ольга Захаровна, — с мольбою говорил доктор. — Вы поймите: я стоматолог, я дантист до мозга костей, до кончиков волос моих, до последней
— А-а-а… — простонала Ольга Захаровна. Она, кажется, даже не слышала доктора. Накатывал новый рвотный спазм. Она не успевала сглатывать кровь, так что алая жидкость, смешанная со слюной, тянко сочилась меж губ и ниточкой свешивалась к полу, покачивалась. Голова раскалывалась.
— Что? — повернулся к ней Арнольд Родионович. — Что, голубушка, бо-бо? Ну, потерпите уж немножко-то, не раскисайте совсем. Эка…
Ольга Захаровна тихонько заплакала — от жалости к себе, от безысходности, от скорби по зубам своим.
— Ну, ну, будет, Оленька Захаровна, будет, — принялся утешать её доктор. — Ну что вы как маленькая, право слово. Неужели я так плохо ампутацию провёл? Да нет, нет, и не говорите даже — не поверю, ни за что не поверю… Рука тверда и байонеты быстры… Что, может, обезболивающего вам?
Она без всякой надежды кивнула.
Доктор покачал головой.
— Слаб человек, слаб, — вздохнул он. — Чуть только бобошечка небольшая, так уж сразу подавайте им анальгетик. Измельчали как-то люди, не находите, дорогуша? Ну да ладно, милая моя Ольга Захаровна, будет вам обезболилка, будет. Уснёте, как у Христа за пазушкой. Айн момент…
Он отошёл к медицинскому столику, порылся в допотопной кювете, перебирая инструменты. Звякал металл.
Наконец повернулся.
В руке его хромом блеснул скальпель.
Он обошёл кресло с пациенткой, встал сзади. Мягкая рука его легла на голову Ольги Захаровны — тепло и нежно легла. Потом легонько нажала, и голова женщины с безвольной покорностью отклонилась чуть вперёд и влево. Доктор упёрся лезвием за правым ухом её и с нажимом провёл вниз, к горлу.
Больно почти не было.
— Ну, вот, — тихонько сказал доктор, мягко потрепав её по плечу. — Спите, голубушка Ольга Захаровна, спите. Боли больше не будет.
И она уснула.
Убить королеву сов
Полдень был хорош, люто хорош был этот июньский полдень. Жарок только, а так очень приятен — солнечен, лучист, звенящ и запашист. Старцев шёл по аллее и даже подмурлыкивал, кажется, себе под нос что-то бравурно-развязное, в такт бодрому шагу.
Аллея пролегала между двумя улицами, между двумя остановками, здесь всегда Старцев делал пересадку с троллейбуса на маршрутку и эту аллею любил до полного размягчения организма и души.
В полиэтиленовом пакете болтались две банки пива по ноль
Он даже не сразу услышал топоток за спиной. Кто-то бежал следом.
По аллее часто бегали: летом трусцой, зимой — на лыжах, по ночам — от хулиганов и грабителей.
Топот нарастал. Старцев стал уже с настороженностью прислушиваться — мало ли что: может, хулиганы остались ночью без добычи и теперь решили восполнить недостачу дневным набегом. У Старцева было с собой рублей триста с мелочью (плюс пиво), уступать которые кому бы то ни было он не собирался, поэтому нутро его напряглось и приготовилось к неприятностям.
— Дядь! — окликнули из-за спины. Голос был мальчишеский, с пубертатным изломом.
Старцев спиной чуял, что зов обращён к нему, что больше в аллее ни единой живой души нет, как, впрочем, и мёртвой тоже. Чуял, но оглядываться не стал.
— Дядь, дядь! — не отставал мальчишка. Бегущие шаги быстро приближались, и вот наконец подросток схватил Старцева за рукав. — Дядь!
— Тебе чего? — Старцев вырвал из цепкой руки пацана рукав и даже отступил на шаг, гневно и вопросительно глядя на отрока, в его угреватое лицо, в оловянные глазки. — Чего хватаешься, блядь?
— Слышь, дядь, убей королеву сов, — сказал мальчишка, словно и не заметив недовольства. — Убей.
— Чего? — Старцев уставился на пацана. По диковатому взгляду отрока, по тому, как норовил он вцепиться в руку, по нетерпеливому дрожанию чресел понял: «Больной. На всю голову, блядь, больной».
— Убей королеву сов, — монотонно повторил отрок.
— Иди в жопу, мальчик, — сказал Старцев и нервно двинулся дальше. Почему-то эта встреча ему не понравилась очень.
Пацан не стал привязываться, не двинулся следом. Он только стоял и канючил, и пока Старцев не покинул зону слышимости мерзкого, с этой его ломкой хрипотцой, голоса, он так и впитывал заунывное «Дядь, убей королеву сов… Убей, дядь… Убей королеву».
На остановке пришлось стоять долго. Маршрутки не было и не было, а Старцев нервничал почему-то. Выбила его из колеи эта встреча с недоумком в аллее. Он ходил туда-сюда, от столба до столба, и диким затягом курил сигарету за сигаретой, проклиная недоноска с оловянными глазами. Ослепительное солнце плавило асфальт. Проносящиеся машины смердели бензиновым и дизтопливным перегаром, норовя удушить. Хотелось сидеть на прохладном балконе и пить пиво.
— Убей королеву сов, сынок.
Старцев резко обернулся. На остановке не было никого больше, кроме него и бабки в пинетках на босу ногу. В шерстяные бело-голубые пинетки был вплетён целлулоидный шпагат — для носкости.
— Чего? — вопросил Старцев, наклоняся к старой.
Но та посмотрела на него странно, пошамкала пустыми серыми губами и отстранилась, будто в испуге. А потом, подумав минуту, скрылась в какой-то забегаловке поблиз с надписью «ПИВО В РОЗЛИВ».
— Сука старая, — просипел Старцев севшим от волнения голосом, отметая все оправдания для бабки, вроде «может, послышалось?». На него как-то вдруг и сразу навалилась духота, грозящая внеочередным приступом астмы.