Смоковница
Шрифт:
Мужчина. Верно.
Адиля. Так почему же вы не приходите в ужас? Зачем вам это письмо, если вы все равно умрете?
Мужчина. Вы должны рассказать о самом значительном, на ваш взгляд, событии в вашей жизни.
Адиля. Простите… Простите меня. Я сейчас… Самое значительное событие в моей жизни — это осознание собственной смерти. Однажды ночью, холодной ночью, я поняла, что будь ты счастливым или несчастным — все равно
Мужчина. Это — не самое страшное.
Адиля. Я бы очень хотела вам поверить…
Мужчина. Ну, так поверьте.
Адиля. Может, и вы скажете, что вокруг бурлит радостная жизнь и нельзя отрываться от коллектива? Может быть, и вы скажете, что надо быть волевым, стойким, еще бог знает каким? Не говорите мне этого! Я не хочу, чтобы вы говорили эти холодные слова! Я много слышала таких слов. По радио, в газетах… Я все это знаю.
Мужчина. Я вам и не говорю о том, что вы знаете.
Адиля. Хорошо… А что же тогда, по-вашему… Что, по-вашему, самое страшное?
Мужчина. Представьте себе одного артиста. Он всю жизнь провел на сцене. Состарился. Его уважают, он знаменит, многие его любят. Все привыкли к нему, не представляют себе сцену без него. И никому не придет в голову, что он бездарен. Всюду пишут, что он талантлив, все говорят, что он большой актер. Но вот однажды он пришел домой после спектакля. И вдруг, внезапно, неожиданно он осознал, что бездарен, что нет в нем настоящего таланта. Осознал, что всю жизнь был бездарен, что известность — мнимая, и уважение — выдуманное, и любовь — только видимость, а ежедневные девичьи письма с любовными признаниями — бред собачий. Никогда ни одну из этих девушек он не сделал и не сделает счастливой, потому что бездарен, потому что обманывал не только других, но и себя самого. Он играл Отелло, срывал аплодисменты, но никогда не испытывал чувств истинного Отелло. Он играл Гамлета и снова срывал аплодисменты, но гамлетовские переживания были ему всегда чужды… Все это я вам рассказываю для того, чтобы задать следующий вопрос. Почему вы вышли замуж за нелюбимого человека?
Адиля. Сказать правду? Хорошо… Я вам признаюсь… Потому что не было любимого и потому что я не смогла бы выйти за лучшего. Я была уже тридцатидвухлетняя старая дура. Люди, которых я любила, существовали только в моих мечтах, в жизни они мне не встретились.
Мужчина. Да. Вы вышли замуж за нелюбимого человека потому, что вам уже было все равно. К тому времени вы уже примирились с вашей неудавшейся жизнью. Стали равнодушны к своей судьбе…
В их беседу врывается звонок, раздается голос Единственнова, призывающего Ибрагима. Адиля вздрагивает и видит себя сидящей за рабочим столом в почтовом отделении. Ее собеседника нет, он исчез. Ибрагим стоит у дверей и никого не пускает внутрь. Единственнов встает и подходит к Адиле:
— Я объявляю вам благодарность, товарищ Адиля. Адиля. Что вы говорите?
Единственнов.
Адиля. За что? За то, что вчера этот смешной старик профессор жаловался на меня?
Единственно в. Нет. Вы прислушались к справедливой критике. Сделали надлежащие выводы из моих замечаний, ведь вы больше не изображаете цифру «13» на окошке.
Адиля. А-аа-а…
Единственнов. Да! Я ценю, когда к моим замечаниям прислушиваются!
Адиля. С занесением в личное дело?
Единственнов. Непременно!
4
Адиля в своей квартире лежит на диване, просматривая иллюстрированные журналы, и снова чудится ей старуха, которая сидит на старом стуле, вяжет носки и приговаривает: «Эти носки я вяжу моему третьему сыну. Первые два никудышные получились. Вот третий у меня — самый хороший, самый любимый. Он для меня как воздух. Он всех умнее, всех добрее, такой красивый, такой высокий, светлый, как небо…»
Адиля отбрасывает журналы, встает, включает радио и сразу его выключает. Снова устраивается на диване. Входит Халил.
Халил. Купил наконец подарок для дочери Салима. Ну, и народу было за хрусталем! Дай я тебя поцелую!
Адиля. Ну, пожалуйста, не надо!
Халил. Хорошо-хорошо, мамочка, не сердись. Видишь, хрустальная ваза, мамочка, и всего за двадцать рублей. Посмотри, какая вещица! Я сейчас распакую…
Адиля. Не нужно, не разворачивай.
Халил. Почему же, посмотришь, какая красота.
Адиля. Я же сказала, не разворачивай, не хочу.
Халил. Двадцать рублей, конечно, тоже деньги, особенно перед отпуском…
Адиля. Ради Салима, кончай эти разговоры.
Халил. Что с тобой, Адиля?
Адиля. Ничего, что может быть?..
Халил. Ну, тогда собирайся, пора уже, неудобно опаздывать к Салиму.
Адиля. Прости, Халил, настроения нет, я устала. Не пойду, пожалуй. А ты иди, а то Салим на тебя обидится… Скажи там что-нибудь, почему я не пришла… А ты знаешь, галстук тебе идет…
Халил. Ты же его сама выбирала…
Адиля. А? Да-да. Надо было пару купить. Теперь модно один разрезать и в карман вместо платочка… Очень красиво.
Халил. Неудобно получится… Мы уже три года ходим с тобой на день рождения дочери Салима. Если теперь никто из нас не придет, будет нехорошо…