Смотрящие вперед. Обсерватория в дюнах
Шрифт:
— Мы и не дамо! — сказал Барабаш и добавил непонятное украинское ругательство: — Цур тоби пек!
— Это не все, это только начало! — повторила каким-то ломким голосом Лиза. Светлые глаза ее потемнели.
— Это начало, — подтвердила Юлия Алексеевна Яворская — она тоже, оказывается, была здесь и смотрела очень строго и неодобрительно. — Придется научным сотрудникам самим взяться за это дело… вплоть до того, что ни один из нас не останется работать при таком директоре… Это же просто анекдот! Вадим Петрович — директор обсерватории? Я во всяком случае не останусь! Вадим Петрович
— И не подумаю! — огрызнулся Аякс. — Я все слышал, что вы здесь говорили. Напрасно агитируете, Филипп Михайлович, это вас не спасет. А вас, Юлия Алексеевна, я не удерживаю. Ваша воля! Если даже в обсерватории останется одна молодежь…
— Молодежь не останется! — перебил его возмущенный Сережа Зиновеев.
— Молодежь останется, — поправил я, — но Вадим директором не будет. Мы этого никогда не допустим!
Стало очень тихо, и опять было слышно, как дрались и кричали морские птицы и шумело море.
В этот же день состоялось заседание партийного бюро, которое постановило: 1. Мальшету пока дела не сдавать. 2. Немедля послать в Москву своих представителей, которые должны расследовать, кому и зачем нужно снимать Мальшета.
Представителей избрали на открытом партийном собрании. Троих. Давида Илларионовича Барабаша, Ивана Владимировича Турышева и меня, учитывая, что я в случае надобности могу написать и в газету, а пресса в таких случаях — великое дело!
Было составлено письмо на имя президента Академии наук, подписанное всеми сотрудниками обсерватории (кроме, конечно, Вадима). Барабаш заодно прихватил и характеристику Мальшета от райкома, в которой подробно излагалась его лекционная и общественная деятельность на северном и восточном побережьях Каспия.
В общем, мы готовились вовсю! Вадим ходил с вытянутым лицом, надувшись, и без конца звонил в Москву друзьям и единомышленникам.
Мальшет пока не сдавал дела, работа обсерватории продолжалась, как если бы ничего не произошло. Вышел в море «Альбатрос». С Фомой отправились для океанологических наблюдений несколько молодых океанологов под руководством Юлии Алексеевны Яворской. С ними была и Васса Кузьминична как ихтиолог, и мой приятель Ефимка — матрос и моряк. Лиза пока еще в море не выходила, так как не отняла маленького от груди.
Мы должны были вот-вот выехать в Москву, ждали только президента Академии наук, который был за границей. Как только наш добрый гений секретарша Аллочка уведомила, что президент в Москве, мы сразу вылетели самолетом.
Марфенька написала строгое письмо отцу и просила меня передать в собственные руки.
— Вы должны отстоять Мальшета! — напутствовала она меня. — Они подлые — те, кто это все устроил. Вот… Мой отец ненавидит Мальшета… За то ненавидит, что он ему тогда надерзил, в тот приезд, помнишь? За то, что Мальшет не уважает его. Филипп назвал отца кабинетным ученым, и он ему этого не простил. Есть еще одна причина… ты знаешь?
— Знаю.
— Да. Он ревнует к нему Мирру. Все это очень нехорошо. Мне жаль, что папа такой… Ну что ж, родителей не выбирают. И все-таки мне его
Москва встретила нас солнцем, блеском вымытых после зимы окон, пахучими фиалками на углах. В скверах играли дети и разгуливали голуби, блаженно жмурились пенсионеры, загорая на скамейках. По улицам тащили транспаранты, фонарики, вывески, лестницы, веревки: готовились к Первому мая.
Мы бы ни за что не попали до праздника к президенту — то его вызывали в ЦК, то он кого-то принимал, то сам куда-то ехал, — если бы мы все трое не засели перед его кабинетом с твердым намерением подкараулить. Нас каждый день убеждали, что это невозможно. Но мы не покидали своего поста. Обедать решили ходить поочередно. Так дело пошло на лад. Президент увидел Турышева и сразу пригласил нас в кабинет.
Я первый раз в жизни видел настоящего, живого президента Академии наук СССР, в академической шапочке, какие носят члены академии. Он мне очень понравился! Не называю его имени и воздерживаюсь от описания наружности: как-то неловко, ведь он и по сей час президент.
Иван Владимирович спокойно изложил ему, по какому делу мы пришли. Он не угрожал, что уйдет из обсерватории, но как-то само собой стала очевидной вся нелепость того, что такой ученый, как Турышев, должен работать под началом Вадика, и, следовательно, все другие научные работники. Об этом он даже не упоминал. Говорил он о Мальшете, о его планах, которые сделались нашими планами и на осуществление которых уже положено много труда.
Президент слушал молча, а потом вызвал по телефону какого-то Василия Васильевича, и тот явился прямо с «делом» Мальшета — довольно объемистой папкой.
Кстати, этот Василий Васильевич оказался одним из трех членов «комиссии», что приезжала в обсерваторию, — тот, который худой, щуплый и жидкие волосики стоят дыбом.
И вот он начал знакомить президента с «заключением». Ловко были подобраны факты. Если бы мы не знали так хорошо Мальшета, то, верно, тоже согласились бы с тем, что директор из него «липовый».
Прежде всего он «не имел никакого авторитета в обсерватории». Он вступал в драки с неким Фомой Шалым, которого исключили за хулиганство из школы и комсомола. Мало того, этого же исключенного Шалого он назначил капитаном на научно-исследовательское судно «Альбатрос».
Руководителем баллонного цеха он поставил Христину Савельевну Финогееву, бывшую профессиональную нищую, отбывавшую заключение. Более чем странно, что именно эту сомнительную личность он поставил бригадиром баллонного цеха.
Неудивительно, что по вине этого бригадира произошла авария аэростата, в результате которой разбилась и получила инвалидность первой группы Марфа Евгеньевна Оленева.
Всю работу обсерватории Мальшет построил так, что во главу угла ставилась подготовка к строительству дамбы через море, хотя этот проект Мальшета, бездумно поддержанный некоторыми крупными учеными, категорически забраковали в Госплане. Еще покойный П. Г. Львов доказал, что этот злополучный проект не выдерживает критики.