Смотрящий по неволе
Шрифт:
— Шрам в ресторане «Квебек» одного моего знакомого чиновника стращал, что есть фотокопии Эрмитажных списков, — мертвым, лишенным нот голосом выдала послушная Алина. Нет, не сейчас она предала Сергея, а гораздо раньше. Когда по папиной указке поспешила на улицу за еще незнакомым Шрамовым из «Дворянского собрания».
— Очень интересный человек этот Шрам, — почесал кота за ушком дедушка, — Зашлите его ко мне в самое ближайшее время. Бить можно, но не до смерти. А нефтекомбинат вам в нашем совместном химическом направлении очень пригодится. Там, говорят, чудесная химическая лаборатория. Ну, не смею больше морочить голову, — дедушка, кряхтя, выкарабкался из качалки, — Никаких обид? — протянул он руку для пожатия Михаилу Геннадьевичу.
— Никаких обид, —
Глава 22
Это тихое слово «Братва», я прошу говорить его реже.
И судить о делах не берись, если это дела не твои.
Мы умеем жестокими быть, но никто не любил также нежно,
Как познавшие рыночный спрос на еще один день для любви.
— Когда Лиза вновь вдруг побачила перед собой все то же лицо кавказской национальности, она вздрогнула и первым делом непроизвольно взглянула на его штаны. И лишь убедившись, что там усэ в порядке, перевела взгляд на само лицо. Лицо было уже дуже сердито. «Пассат наканэц мнэ даш?» — раздраженно спытало оно. «А вы… разве там… нет?..» — она беспомощно махнула в сторону заведения титки Шуры. «Там кандыцыонэр нэт,» — презрительно мовыв кавказец, — «Бэз кандыцыонэр нэ хачу!». Лиза тихо застонала. Конечно, она знала, що титка Шура уборкой себя особенно не обременяет, поэтому атмосфера царила в туалете та еще, в каком-нибудь дизентерийном слоновнике дышалось наверняка легче, но чтоб это так уж сильно мешало? Тем более при большой нужде. «Вот!» — внезапно закричал кавказец, наконец опознавший среди стоящих в салоне машин ту, за которой пришел, и вспомнивший первую часть ее названия. — «Фальксваген пассат хачу!» Лизе стало дурно. Использовать дорогую машину для этого!? «Кандыцыонэр ест?» — тыча в автомобиль пальцем, спытав кавказец. Лиза обреченно кивнула. «Музыка ест?» Лиза пошатнулась. Ему для цього ще и музыку подавай! «Хачу,» — подытожил кавказец и впевнено шагнул к машине. «Hет!» — из последних сил воскликнула Лиза и загородила ему дорогу. — «Hи за что!» Тут на свое счастье, побачила охранника Василия, входящего в салон, и начала махать ему, крича: «Сюда! Сюда! Скорее!» Василий был с большого бодуна, весь его организм жаждал покоя и пива, поэтому, после того как Лиза возмущенно прошептала ему в ухо, что ось ця людына рвется справить малую нужду в дорогой автомобиль, никаких других версий относительно поведения кавказца у него уже не возникало. «Ты что, совсем оборзел?» — смерив тщедушную фигуру кавказца, мрачно спросил Василий. «Мнэ пассат нада,» — продолжал настаивать кавказец. — «А ана нэ дает!». «А пасрат тзбэ нэ нада?» — передразнил его Василий. «Фальксваген пасрат мнэ нэ нада,» — решительно отказался кавказец от зовсим незнаемой ему модели машины. — «Мнэ нада толко пассат.» «Угу,» — почти ласково кивнул Василий, — «Всего лишь… А вот этого,» — поднес он к рубильнику кавказца внушительный кулак, — «Тебе не надо?» Кавказец наконец понял, что продавать машину ему здесь почему-то упорно не бажают. Видимо, останняя залышилась и уже кому-то обещана. Hо уходить так просто ему тоже не хотелось, поэтому он осторожно отвел от своего лица кулак и осуждающим тоном сказал: «Hэхарашо.» После чего покинул навсегда негостеприимный автосалон. Ось такая гарная история, — досказал финал любимой «прытчи» дядька Макар и первым громко заржал.
Сидящий на месте водилы важный Леха тоже не удержался от смеха. Сначала прыснул, а потом откинул голову на кожанный подголовник и, дав себе волю, загоготал так, что задрожала стрелка на спидометре, хотя мерс был припаркован и не собирался никуда отчаливать.
Леха принарядился соответственно выросшему авторитету. Куртофан кожаный, да не такой, как прежде, а настоящий «Мульти питон», рубашка цвета сушеной конопли за две сотки баксов в «Пакторе», на туфлях тупорылый носок блестит зеркалом. А дядька Макар прикид менять не стал, как был босяк, босяк и остался.
Мерс был
Кто верховодил Сергеем Храмом, ни Лехе, ни Макару, естественно, по чину знать не полагалось. По этому они ждали снаружи, глазели на выгуливающих в парке потомство сиськастых мамаш и мирно дожевывали застряющие хрящами в зубах гамбургеры.
Неожиданно в боковое стекло грюкнули костяшки пальцев. Леха и дядька Макар недоуменно переглянулись. Леха нехотя, но все равно с шиком, опустил стекло.
— А я гляжу, мерсюк-то знакомый! — весело гавкнул в салон внушительный шкаф, — Пацаны, вы ведь под Сережкой ходите? — харю детины, словно проказа во второй стадии, украшали три бело-розовых отметины. И тем не менее эта харя сияла солидарностью и радушием, как у зазывалы в подпольный притон где-нибудь в Бухаресте.
— Каким Сережкой? — сделалась невинной и одновременно удивленной рябая хитрая рожа дядьки Макара. Ушки на макушке.
— И что дальше? — бесхитростно выдал себя Леха, зато раздул грудь, типа он теперь крут, как бублик. И типа готов за все ответить, если что не так.
— Слышь, братаны, подсобите цветы донести. Я — кореш вашего Сереги, и мы с ним на одного дядю грядку пашем, — как к родным, очень душевно заканючил шкаф.
— Нам Сергей наказал за тачкой доглядывать, — отрезал осторожный дядька Макар и отвернулся, чтобы снова как ни в чем не бывало пялиться на ножки гуляющей молодежи женского полу.
— Какие цветы? — бесхитростный Леха решил, что «цветы» — по фене означает что-то, что стыдно не знать. Но никак не такое, на зеленом стебле, красивое, с лепестками, пестиками и тычинками.
— Да у нашего совместного с Серым папы сегодня здесь лялька с сосновой сцены красивые песни поет. Папа целую машину ботаникой загрузил. Подсобите, а? — на безымянном Геракле телепался просторный свитер, будто ряса на архирее. И тем не менее под свитером читались мышечные бугры размером с баклаги вышедшего из употребления спирта «Роял».
«Не моя проблема!» — хотел отмазаться дядька Макар, но добросердечный Леха уже вылез из радикально черного мерса и притопнул, разминая ноги и расправляя боксерские плечи. Тогда выбрался на свежий воздух и дядька, глазами украдкой приценил кулаки незнакомца. Музейные буханки. На каждом по Большой Советской Энциклопедии вытатуировано.
Ответственный Леха бдительно поставил машину на сигнализацию, с шиком курлыкнув брелком, и обернулся к амбалу:
— Куда?
— Да вот тут, рядышком, — увлек детина виршевцев за собой через ряды пухнущих на парковке темно синих, как южная ночь, вольвешников, серебристых, как сигаретная оберточная бумага, хонд, и рубиновых, как закат, крайслеров. — Вот! — распахнул он закрома белоснежного, будто крахмал, «Мицубиси Поджеро» и стал выдавать виршевцам одну за другой охапки колючих роз, лопоухих гладиолусов, ворсистых астр и точеных лилий.
— А че это там за прибамбасы на переднем сидении? — заинтересовался неравнодушный к электричеству Леха на правах равного.
— А ты — глазастый! — без пренебрежения хмыкнула громадина, — Это — японский сканер на двадцать четыре канала. Врубил, и хоть дежурную часть ГУВД слушай, хоть УГИБДД, хоть РУБОП. А вон та хреновина с антенной — радиостанция I–COM. В нее вмайстрячен скримблер, или скрямблер, точно не помню слово, но эта мандула кодирует речь, что фиг просцышь.
Детина выбрал все до последнего снопа цветы из машинки. Если бы он нагрузил только новых знакомых, дядька Макар стряхнул бы свою долю на капот и послал бы мордоворота подальше, не взирая на играющую под свитером мышцу. Но амбал взвалил самый большой букет не кому-нибудь, а себе на плечо. Это были голандские розы, длинные, как ноги маникенщицы. Цвета нежнейшего и одуряюще пахнущие чаем на три квартала вокруг.