Смута в Московском государстве

Коллектив авторов

Тогда поляки запросили мира при условии, что московиты поклянутся не посягать на их жизнь и имущество. Московиты поклялись своим Николаем и распятием. Но поляки не поверили им, потребовали к себе знатных вельмож. Тогда пришел старый предатель Шуйский со своими приспешниками, и они поклялись, что не причинят полякам никакой обиды, пусть только несколько дней спокойно посидят дома и не выходят на люди, так как жители очень озлоблены против поляков из-за своевольства и насилия, учиненного ими над московитскими женами и детьми. Такая же милость выпала и другим полякам, сплотившимся на больших дворах. Те же, которые находились на маленьких дворах примерно по 8, 10 или 12 человек, все были перебиты,

как собаки, без всякой жалости.

Несколько поляков успели вскочить на коней и уехать из Москвы в надежде найти прибежище в Немецкой слободе у тамошних немцев. Но по дороге они попали к дурным, бессовестным немцам, которые, заслужив виселицу и четвертование в Лифляндии и Германии, тут, в России, переменили веру, стали мамелюками и христопродавцами и поэтому были скорее русскими, чем немцами, отчего Димитрий и не счел их достойными служить в его охране. Он говорил, что раз они не остались верны господу Богу, который дал им тело и душу, так уж тем более они не будут верны ему. Поэтому они ненавидели Димитрия и его поляков и еще более злобились на них, чем сами исконные московиты. Бедняги поляки ушли от медведей и попали в пасть ко львам. Эти архиплуты отняли у них коней, сняли одежду, убили их и бросили в речку Яузу.

Эта дьявольская охота с душегубством и убийством длилась с 3 часов дня до 10-ти, были убиты и зарублены 2135 поляков, среди них много достойных студентов, немецких ювелиров и купцов из Аусбурга, имевших при себе много добра и золота. Всех раздевали донага, выбрасывали, как падаль на улицу, так что их пожирали собаки, а русские знахари вырезали жир из их трупов. Так они лежали под открытым небом, пока на третий день убийца Шуйский не приказал увезти их и похоронить в Божьем доме.

Этот день, 17 мая, будут помнить, пока существует мир. Это был горестный и страшный день, в который иноземцы испытали такой страх и ужас, что всего в точности даже и рассказать невозможно, а уж тем более вряд ли поверит тот, кто про это прочтет или услышит. Шесть часов подряд ничего иного слышно не было, кроме набата, стрельбы, ударов топора, стука копыт. Московиты кричали и вопили: секи, секи их, таких-сяких. Милосердия к полякам безжалостные русские не знали, не помогали ни просьбы, ни мольбы, ни обещания, ни уговоры.

Один благородный, достойный дворянин как выскочил в рубашке из постели, так и зарылся в погребе в песок, взяв с собой в кошельке 100 дукатов. Русские его нашли, когда искали, не зарыли ли чего поляки. Он добровольно отдал им 100 дукатов, просил сохранить ему жизнь и взять его в плен, говорил, что он ни перед кем не грешен, ни перед царем, ни перед кем из вельмож, а если они его и кормили, то у него в Польше достаточно имущества, чтобы оплатить это, пусть его отведут в Кремль к вельможам, и там он оправдается. Как этот бедняга сокрушался, какой у него был несчастный вид, как тяжко он вздыхал, увидев, что все его слуги, зверски порубленные, валяются перед воротами, когда его повели по их телам, я сам видел собственными глазами.

Какой-то московит зашел с другой улицы на эту и, увидев, что ведут связанного польского дворянина, закричал: «Руби, руби его, сукина сына». Тот склонился чуть не до земли перед убийцей и стал молить его так, что даже камень в земле смягчился бы, Бога ради сохранить ему жизнь. Так как это не помогло, он стал просить Христа ради, потом ради Николая и пречистой девы Марии, но мольбы его все равно не были услышаны.

Убийца замахнулся на него. Он вырвался от тех, кто его вел, отскочил назад, низко склонился перед ними и сказал: «Ах! Вы, московиты, именуете себя христианами, где же ваше христианское сострадание и милосердие? Пощадите же меня ради вашей христианской веры и ради моей

жены и детей, покинутых в Польше». Но его просьбы и мольбы были тщетны. Убийца рассек ему подплечье, так что из раны длинною в пядь со всех сторон полилась кровь. Несчастный все же побежал еще дальше, думая спасти свою жизнь. Но на этот новый шум в ту улицу прибежали еще и другие убийцы, они так обласкали его саблями, что он упал на землю и жалостным образом испустил дух. Тогда негодяи стали ссориться из-за окровавленной рубашки и портков.

Так этот бедный дворянин лишился не только своего добра и одежды, золота и серебра, слуг, лошадей, ружей и пищалей, но и жизни, что, конечно, было прискорбно для его близких в Польше, точно так же как и для многих сотен других жен и детей, братьев, родных и друзей, которые потеряли своих близких. Этот день был для всех иноземцев несчастливым, злополучным и печальным.

Иноземцы теряли, а коренные жители приобретали. Какой-нибудь голодранец тащил в свой дом доставшиеся ему в добычу бархатные и шелковые платья, собольи и лисьи меха, золотые цепи, кольца, ковры, золото и серебро, чего ни он, ни его предки никогда не имели. В этот день слышно было неимоверно много хвастовства и похвальбы. Говорили между собою: «Наш московитский народ очень могуч, весь мир его не одолеет. Не счесть у нас народу. Все должны перед нами склоняться». Да, любимые московиты, когда вас сто против одного безоружного, то вы отважные герои, да когда вы к тому же нападаете на спящих, а не то, пожалуй, плохо обстояло бы с вашим могуществом, сколько бы сот тысяч вас ни было.

После 10 часов трагедия была окончена, и с оставшимися еще в живых поляками был заключен мир. Во всей Москве стало тихо, и иноземцы немного вздохнули. Подобно этому, когда рев и завывание бури и огромные морские волны утихают и наступает совсем тихая, ясная погода, моряки становятся веселее и радостнее, чем они были во время бури, потому что они остались целы. Такая же радость была и у нас, когда мы узнали, что со злодействами и убийствами покончено, а мы остались живы в бунте и мятеже столь многих сотен тысяч людей.

ГЛАВА VI Что учинили московиты с царицей и ее отцом

После того как мятеж утих, изменническая шайка князей и бояр собралась перед царицыными покоями и велела сказать ей, что хоть они и хорошо знают, что она дочь знатного человека, но она лучше знает, кто и кем был тот обманщик и вор, который выдавал себя за Димитрия и наследника царства русского, ибо она зналась с ним еще в Польше. Если она хочет, чтобы ее отпустили и отправили к отцу, то пусть она отдаст все, что вор украл из казны и послал в Польшу или же дал ей здесь.

Она отдала им не только свои платья и украшения, драгоценные камни и все, что у нее было, но даже сняла с себя платье, оставив на себе только спальный халат, и попросила, тобы они все это взяли, а ее с миром отпустили к отцу, она оплатит также и все, что она проела со своими людьми. Русские ответили, что они говорят не о том, что она проела, а о том, чтобы она вернула 40000 и 15000 рублей деньгами, которые вор послал ей вместе с другими ценными вещами и украшениями, и только после этого, а не иначе, ей разрешат уйти к отцу.

Царица сказала, что все это— и еще столько же своих денег — она, из уважения ко всем московитам и к их государю, истратила на путешествие, а то, что у нее еще оставалось в ее покоях, они ведь забрали и получили обратно. Она попросила еще, чтобы к ней был допущен один из слуг ее отца, и тогда они с отцом доставят все, что будет в их силах, а остальное будет прислано из Польши после того, как ее отпустят из России. Тогда одному из слуг ее отца было дозволено входить и выходить и передавать вести.