Смутная улыбка
Шрифт:
Люк поднялся. Он явно не выносил присутствия своей сестры. Меня это смешило. Мне тоже случалось чувствовать физическую неприязнь, но я вынуждена была это скрывать. Было что-то детское в Люке.
– Я пойду наверх, возьму свои плавки.
Все начали суматошно собираться. Наконец мы были готовы. Бертран поехал с матерью в машине ее друзей, и мы оказались втроем.
– Поезжай, – сказал Люк.
У меня были некоторые, хотя и смутные, представления о вождении – сейчас они мне пригодились. Люк сидел рядом со мной, а сзади Франсуаза что-то говорила, не чувствуя
– Знаете, я никогда не видела моря...
Это был вопль негодования.
– Я тебе его покажу, – мягко сказал Люк.
И, обернувшись ко мне, улыбнулся. Как будто пообещал. Франсуаза, не расслышав его слов, продолжала:
– В следующий раз, когда мы поедем, Люк, надо будет взять ее с собой. Она будет повторять: «Вот это вода, ну и вода!»
– Я, наверное, сначала выкупаюсь, – сказала я. – А говорить буду потом.
– А знаете, это действительно очень красиво, – сказала Франсуаза. – Желтые пляжи с красными скалами, и вся эта синяя вода, настигающая тебя сверху...
– Обожаю твои описания, – сказал Люк смеясь. – Желтое, синее, красное. Как школьница. Как юная школьница, конечно, – добавил он извиняющимся тоном, оборачиваясь ко мне. – Бывают ведь и старые школьницы, очень-очень сведущие во всем. Поверните налево, Доминика, если сможете.
Я смогла. Мы подъехали к поляне. Посредине был большой бассейн с прозрачной голубой водой, при взгляде на нее мне заранее стало холодно.
Надев купальники, мы быстро пошли к краю бассейна. Я встретила Люка, когда он выходил из кабинки: вид у него был недовольный. Я спросила его – почему, и он улыбнулся немного смущенно:
– Не слишком я красив.
И, в общем, он был прав. Высокий, худой, сутуловатый, отнюдь не смуглый. Но вид у него был такой несчастный, он так старательно держал перед собой полотенце – ну прямо как мальчишка-подросток, – что я умилилась.
– Идемте, идемте, – сказала я весело, – не так вы безобразны, как вам кажется!
Он искоса взглянул на меня, чуть ли не шокированный, потом рассмеялся.
– А ты становишься непочтительной!
Потом он разбежался и бросился в воду. Он сразу же вынырнул с отчаянными криками, и Франсуаза села на край бассейна. Она выглядела лучше, чем в одежде, и напоминала одну из луврских статуй.
– Зверски холодно, – сказал Люк, высунув голову из воды. – Надо быть сумасшедшим, чтобы купаться в мае.
– В апреле о купании не может быть и речи. А в мае – делай что хочешь, – наставительно произнесла мать Бертрана.
Но стоило ей попробовать воду ногой, как она сразу пошла одеваться. Я посмотрела на эту радостную, щебечущую группу вокруг бассейна, незагорелую, взбудораженную, и меня охватило какое-то тихое веселье, и в то же время не давала покоя вечная мысль: «При чем здесь я?»
– Будешь купаться? – спросил Бертран.
Он стоял передо мной на одной ноге, и я
– Это для нас возможность отполировать кожу, – сказал он, – ты посмотри на остальных.
– Идем в воду, – сказала я. Я боялась, как бы он не пустился в раздраженные разглагольствования о своей матери, поскольку она выводила его из себя.
С огромным отвращением я окунулась в воду, проплыла вокруг бассейна, чтобы не уронить достоинства, и вышла, дрожа от холода. Франсуаза растерла меня полотенцем. Я подумала, почему у нее нет детей – ведь она создана для материнства: широкобедрая, пышнотелая, нежная. Как жаль.
Глава 7
Через два дня после этого уик-энда, в шесть часов вечера, я встретилась с Люком. Мне казалось, что теперь между нами всегда будет стоять что-то неизмеримое, непоправимое, препятствующее малейшей попытке сделать еще какую-нибудь глупость. Я даже была готова, подобно юной деве XVII века, требовать от него извинений за поцелуй.
Мы встретились в баре на набережной Вольтера. К моему удивлению, Люк был уже там. Он очень плохо выглядел, казался усталым. Я села рядом с ним, и он сразу заказал два виски. Потом спросил, как обстоит дело с Бертраном.
– Все в порядке.
– Он страдает?
Он спросил это без насмешки, но спокойно.
– Почему страдает? – глупо спросила я.
– Он же не дурак.
– Не пойму, почему вы говорите со мной о Бертране. Это... м-м-м...
– Это второстепенно?
На этот раз вопрос был задан в ироническом тоне. Я вышла из терпения:
– Это не второстепенно, но, в конце концов, не так уж серьезно. Уж если говорить о серьезных вещах, поговорим о Франсуазе.
Он засмеялся:
– Подумай, как забавно получается. В историях такого рода... ну, скажем, партнер другого кажется нам препятствием более серьезным, чем наш собственный. Конечно, плохо так говорить, но когда знаешь кого-нибудь, то знаешь и его манеру страдать, и она кажется вполне приемлемой. Вернее, нет, не приемлемой, но знакомой, а значит, не такой ужасной.
– Я плохо знаю манеру Бертрана страдать...
– У тебя просто не было времени. А я вот уже десять лет женат и хорошо изучил, как страдает Франсуаза. Это очень неприятно.
Мы замолчали на какой-то момент. Каждый из нас, наверно, представлял себе Франсуазу страдающей. Мне она виделась отвернувшейся к стене.
– Это идиотизм, – сказал наконец Люк. – Видишь ли, все куда сложнее, чем я думал.
Он выпил виски, запрокинув голову. У меня было такое чувство, будто я сижу в кино. Я говорила себе, что не время смотреть на все со стороны, но ощущение нереальности оставалось. Люк здесь, он решит, как быть, все будет хорошо.