Смягчающие обстоятельства
Шрифт:
Согреваемый такими размышлениями, Элефантов купил комнатные туфли, но вытащить их из портфеля в последнюю минуту постеснялся: в столь тонком вопросе инициатива должна была исходить от Нежинской. Но…
Похоже, что Мария и не помышляла об этом. Когда она встречалась с ним, улыбалась, разговаривала, его не оставляло болезненное чувство, что на его месте мог быть любой другой, ничего бы не изменилось: те же обезличенно-ласковые фразы, тот же внимательный, ничего не выражающий взгляд, те же округловежливые благодарности в ответ на знаки внимания…
Внешне казалось, что все хорошо, нормально, но между ними существовала какая-то стена. И только в минуты близости стена растворялась,
И когда она билась в объятиях и закрывала трогательно согнутой ладошкой его глаза, чтобы он не видел искаженного гримаской страсти, но оттого еще более прекрасного лица, а он целовал эту ладошку и жадно впитывал каждое ее движение, каждый жест, стон или возглас, он в полной мере ощущал чувство, называемое любовью.
Но когда все кончалось, между ними вновь постепенно появлялась проклятая преграда и вместе с тем возвращалась мысль, что и в постели на его месте мог быть другой, ничего бы не изменилось, и вела бы она себя с другим точно так же. У него сразу портилось настроение и съеденная ложка меда начинала горчить и отдавать дегтем.
Он мучительно размышлял, почему сила и искренность его любви не вызывали у Марии такую же волну ответного чувства. Не находя ответа, он начинал опять винить себя, свою черствость и бестактность, проявленные тогда, три года назад. Что сделано, того не вернешь. А Марию можно понять: душевные травмы не затягиваются очень и очень долго и трудно сразу изменить отношение к тому, кто их причинил. Но он не пожалеет усилий, чтобы убедить Машеньку: того, прежнего, Элефантова больше нет!
Собственно, ему и не требовалось прикладывать никаких усилий: желание помогать Марии было так велико, что у него все получалось само собой.
В квартире Нежинской чувствовалось отсутствие мужской руки, и никогда не занимавшийся хозяйственными делами Сергей с удовольствием перечинил задвижки на дверях, поставил на место оторвавшуюся раковину в ванной, с трудом вывинтив пригоревший к патрону цоколь, заменил лампочку на кухне.
— Устал? — ласково спросила Мария.
— Да нет.
— Чего там нет. Я же вижу. — Она поцеловала его в щеку. Элефантов расслабился, усталость прошла. Он чувствовал удовлетворение от выполненной работы, а главное — от того, что в отличие от многочисленных друзей Марии, бывавших у нее в доме, обратил внимание на требовавший вмешательства непорядок.
После ужина они сидели на балконе.
— …Да и вообще он был со странностями. Иногда его накрывало: внешне вроде нормально, а на самом деле напряжен, взвинчен, все внутри буквально дрожит. А я это хорошо чувствовала. Даже к психиатру ходил, какие-то таблетки принимал…
Как ни старался Элефантов, понять причину развода Марии он не мог.
Она отвечала округло, обтекаемо, и было не ясно, что же побудило ее оставить человека, с которым она прожила восемь лет и который ее бесспорно любил. Она намекала, что он «делал гадости», но привести конкретных примеров не могла. Да и сказанное сейчас тоже ничего не объясняло.
— Ладно, зачем прошлое вспоминать! Смотри, какие звезды. Сюда бы телескоп. Может, увидели бы марсианские каналы.
— А что это такое?
— Ну и темная ты, Маруська!
— Какая есть! — она своенравно поджала губы.
— Только не вздумай обижаться! — Сергей схватил ее в охапку и, преодолевая шутливое сопротивление, покрыл лицо поцелуями.
Ночь он опять провел без сна, любуясь спящей Марией, но утром чувствовал себя бодрым, сильным и отдохнувшим. До тех пор, пока не увидел, как Мария, собираясь, надела подаренный Астаховым
Она не упоминала, даже намеком, о других мужчинах, которые были в ее жизни. Больше того, держалась так, как будто упрекнуть себя ей было решительно не в чем.
— Представляешь, — пожаловалась как-то она, — к Вальке пришли гости, — она показала пальчиком в сторону квартиры соседки, — а среди них оказались друзья Нежинского. Так они стали жалеть его, а меня поносить: дескать, я от него гуляла налево и направо. Представляешь? Налево и направо!
В голосе Марии было столько возмущения, что вздорность порочащих ее небылиц казалась очевидной, и Сергей сочувственно кивал головой, разделяя ее негодование, хотя глубоко-глубоко, где под чувствами и эмоциями сохранялась способность объективно мыслить, проскальзывало удивление: как может Мария так искренне жаловаться на несправедливость обвинения человеку, наверняка знающему, что она, мягко говоря, не являлась образцом супружеской верности? Ведь она изменяла мужу с ним, Элефантовым, и прекрасно знает, что ее отношения с Астаховым, Спирькой, да и связь с Эдиком, которая, судя по всему, возникла давно, еще в период замужества, не могут быть для него тайной. То ли у нее короткая память и она действительно верит в собственную непогрешимость, то ли разыгрывает специально для него сцену оскорбленной невинности. Оба объяснения не укладывались в облик той Марии, которую Сергей любил, и в результате защитной протестующей реакции он вообще выбросил из памяти этот эпизод.
Но однажды Мария рассказывала про свою стычку с начальством, и непрошеная мысль появилась снова.
— Вызывает меня Бездиков и говорит: «Вы почему отказываетесь работать по второй теме?» Ну, а я немного сартистировала и отвечаю: «Как же я могу по ней работать, если меня не включили в список исполнителей?»
Непривычное слово «сартистировала» резануло слух, но в большей степени царапнуло душу. Вспомнился их разговор в больнице, после которого он решил быть с ней во всем и всегда откровенным, и мимолетное подозрение по поводу неискренности ее доведения.
Если такое словечко обыденно в ее лексиконе и привычно употребляется в доверительных беседах с подружками… Значит, она «артистка»? Элефантов знал, что существует категория женщин, у которых фальшивы смех и слезы, взгляды и жесты, горячие слова и пылкие клятвы. Тогда она сыграла блестящую роль, возможно, лучшую в жизни. Подружки, наверное, обхохотались, слушая, как она обвела его вокруг пальца!
Но нет, непохоже. «Артистки» всегда преувеличивают свои чувства, а Мария, напротив, очень скупа на проявление эмоций. Вот хотя бы ее поведение во время развода — держалась как ни в чем не бывало. Элефантов спросил, чем это объясняется, неужели полным равнодушием?
— Люди бывают разные, — ответила она. — Один кричит: "Смотрите, как я страдаю! ", «мне плохо, пожалейте меня», "моя боль сильнее любой! ". А другой молчит, никому не жалуется, переживает все внутри себя. Но это вовсе не значит, что он меньше мучается.
После такого ответа Элефантову стало стыдно за свой вопрос.
И все же… В память врезался давний эпизод: они очередной раз собирались «в гости», Мария позвонила мужу и озабоченно-деловым голосом сообщила: «Меня посылают на завод, так что приду попозже. Да, да… Ну, что делать — работа…» Интонации передавали и огорчение, и вынужденную уступку настоятельной необходимости, проскальзывала даже тончайшая нотка желания как можно скорее разделаться с делами, чтобы быстрее оказаться дома, рядом с супругом.