Смысл Земли
Шрифт:
Для Григория Нисского материя или, точнее, чувственно воспринимаемое происходит от взаимного содействия, от сходимости умопостигаемых качеств: «В теле ничто — ни его форма, ни протяженность, ни объем, ни вес, ни цвет, ни какие–либо иные качества как таковые — не являются этим телом, но суть лишь интеллигибельности. Однако их sundromh становится телом» [45] . Сразу же подчеркнем, что св. Григорий приписывает умопостигаемому некоторую материальность, нематериален один лишь Бог. Он хочет сказать, что чувственно воспринимаемая «материя» в конечном счете представляет собой лишь стяжение, сжатие умопостигаемой, светоносной «материи», а эта последняя находится в неразрывной связи с сотворенным духом. И в самом деле, он уточняет, что эти качества «воспринимаются духом, а не чувствами» [46] , «они, взятые сами по себе, суть ennoiai (мысли) и yila nohmata (чистые понятия)» [47] . Материя появляется в результате синтеза этих интеллигибельностей: nohmata ulh ginetai [48] . Значит, субъект этих «мыслей» — и этот вопрос, как мне представляется, у св. Григория недостаточно прояснен — является двояким — божественным и человеческим: это, с одной стороны, божественный LogoV, произносящий свое внутреннее слово, обращенное к реальности, которую он вызывает к бытию, и, с другой
45
De anima et resurrectione; PG 46, 124c.
46
Ibid.: 124d.
47
In hexaem. ; PG 44, 69cd.
48
Ibid.
49
De hom. op.; PG 44, 113c.
50
De anima et res; PG 46, 28c.
С точки зрения св. Максима, Бог трансцендирует одновременно и одинаково радикально чувственное и умопостигаемое, которые находятся во взаимном соответствии, во взаимопроникновении, что позволяет божественным logoi распространяться в символах. «Те, кто предается созерцанию, проникают в глубину видимых вещей посредством невидимых. Ибо символическое созерцание умопостигаемых вещей через чувственно воспринимаемые есть не что иное, как духовное понимание и осмысление видимых вещей через невидимые» [51] .
51
Myst.t 2; PG91, 669d.
Изо всего изложенного вытекает фундаментальное следствие: существуют различные степени материальности, которые являются не природами, а состояниями; следуя Евагрию — и Николаю Бердяеву, — уточним: состояниями созерцания. Это значит, что состояние космоса, его прозрачность или непроницаемость, его освобождение в Боге или порабощение греху и смерти зависят от позиции человека, от его прозрачности или непроницаемости для божественного света и ближнего. Состояние вселенной обусловлено способностью человека к причастию. По крайней мере, так было изначально, так остается и теперь во Христе и Его Церкви, ибо человек, порабощая вселенную «суете», сам оказался порабощен этому новому состоянию материи, в котором заледенела его свобода.
Поэтому мы можем, наконец, понять и другое, как полагаю, очень важное истолкование православной космологии: согласно ей, существенные моменты истории спасения имеют не только историческое, но и метаисторическое значение; они определяют состояния, зоны существования космоса, которые в своем становлении были таинственным образом утрачены, но которые при определенных условиях можно распознать сквозь космос. Например, райское состояние существует в той степени, в какой вселенная покоится в Боге, но оно сокрыто от человечества вследствие его состояния отделенности, подобного твердой оболочке, которое приводит к объективации материи. Райское состояние вновь открывается во Христе: Он его завершает и превосходит в эсхатологическом преображении; именно в этой перспективе парусин Его передают нам церковные таинства, но состояние падения, подпитываемое нашими грехами, все еще остается; оно, однако, уже пробито чудесами, что совершили люди, которые, будучи полностью соединены с Воскресшим, уже воскрешают вселенную в самих себе и вокруг себя и через исходящий от Креста свет вовлекают падшее состояние материи в райское, или, скорее, в эсхатологическое состояние, ибо она вбирает в себя все труды и все творчество человека.
Таким образом, космология неотделима от истории спасения.
II. КОСМОЛОГИЯ И ИСТОРИЯ СПАСЕНИЯ
Насыщенный символизмом удивительный текст св. Симеона Нового Богослова подводит итог всему, что я хотел бы предложить в этой работе. «Все творения, когда увидели, что Адам изгнан из рая, не пожелали дальше оставаться у него в подчинении: ни солнце, ни луна, ни звезды не пожелали признавать его; источники отказались изливать воду, а реки продолжать свое течение; не хотел больше трепетать воздух, чтобы не позволить дышать грешнику Адаму; дикие звери и все животные на земле, когда увидели, что он отпал от своей изначальной славы, стали презирать Адама и были готовы напасть на него; небо пыталось обрушиться на его голову, а земля не желала носить его. Но Бог, который сотворил все и самого человека, что сделал Он? Своею силой, своим повелением и своей святой милостью Он обуздал все эти создания, не позволил им буйствовать против человека, но приказал, чтобы тварь оставалась в зависимости от него и, становясь тленной, служила тленному человеку, для которого она была создана, и служила вплоть до того, когда обновленный человек вновь станет духовным, непорочным и вечным и когда все тварные создания, которых Бог назначил быть помощниками человеку, тоже освободятся и обновятся вместе с ним и станут, как и он, непорочными и духовными» [52] .
52
Traite' e'thique, I, ch. 2, 69–90. Sources chre'tiennes, 122, p. 188–190.
Святые отцы, углубившись во множество библейских сведений, показали, что грехопадение представляло собой настоящую космическую катастрофу, затемнение райского модуса и возникновение нового способа существования во всей вселенной.
«Тварь покорилась суете» (Рим 8:20) в результате попытки человека обособиться, его онтологического нарциссизма. Ибо она впала в рабство «не добровольно, но по воле покорившего ее» (там же), а по мысли отцов, этот покоривший есть не кто иной, как человек. По всей земле, возвещает Иеремия, «скот и птицы гибнут за нечестие жителей ее… Вся земля опустошена» (Иер 12:4, 11 ) [53] , космос погружается в хаос из–за отказа человека от Слова, от порядка и смысла мира. «Смотрю на землю — и вот, она разорена и пуста, на небеса — и нет на них света» (4:23): видимое отделено человеком от невидимого, от Слова–света. «Смотрю на горы — и вот, они дрожат… и все птицы небесные разлетелись» (4:24–25), сотрясаются святилища, связывавшие небо и землю, исчезают посланцы необъятного и светлого бытия, символы ангелов. «И вот, Кармил — пустыня» (4:26), пустыня, где подвергнется искушениям Иисус. «Разбегутся все города: они уйдут в густые леса» (4:29): из–за человека «проклятая» земля и в самом деле произрастила «тернии и волчцы» (Быт 3:17–18), развертывается внешний мир, который ранит, разделяет, изгоняет — и в этом смертоносном мире, его терниями, будет коронован Христос.
53
Во
А пророк Исайя говорил так: «Сетует, уныла земля… И земля осквернена под живущими на ней; ибо они… нарушили вечный завет. За то проклятие поедает землю, и несут наказание живущие на ней» (24:4–6) [54] .
С точки зрения святых отцов, равно как и религиозных философов современного православия, это не метафоры, а знание онтологических последствий изначальной катастрофы. Человек, дитя Божье, захотел убить божественного Отца ради овладения матерью–землей: метаисторическое преступление, от которого берет начало история, и эдипов комплекс является лишь его психологическим выражением. Эрос, ставший нарциссистским, создал Танатоса, и поэтому драматургия Любви и Смерти, открытая стареющим Фрейдом, представляется нам вторичной символизацией. Иерархия внутри человеческого существа, открытая благодати, дабы излить ее на вселенную, опрокинута. Дух должен был жить Богом, душа — духом, тело — душой, душа и тело преображали умопостигаемое и воспринимаемое чувствами. Но дух, оторвавшийся от Бога, начал паразитировать на душе, создавая «автономные» ценности — так называемое добро и так называемую красоту, — «ради развития мышления», а не ради единения с Богом: это открыл жене змей, привлекая ее внимание к «дереву» (Быт 3:6). Тогда и душа стала паразитировать на теле, воспламенились страсти, от жажды абсолютного человек отклонился к частному и относительному. Наконец, тело стало вампиром по отношению к материальной вселенной, оно убивает, чтобы съесть, и тем самым становится смертным: имманентное — которое убивает Бога — становится взаимным пожиранием человека и земли.
54
В оригинале последняя фраза передана так: «и жители ее обречены грешить» (указаны стихи 4–7). — Прим. пер.
Отметим, что многие святые отцы, в особенности Максим Исповедник [55] , и византийская духовность, шедшая по стопам Симеона Нового Богослова [56] , считали дерево жизни и дерево добра и зла одним и тем же деревом — символом творения, но в двух разных видениях человека, которые отражали два состояния бытия. Дерево жизни — это, согласно объединяющему теономному видению, творение в Боге, в его потенциальном богочеловечестве. Дерево познания добра и зла — это мир, разбитый «самообожествляющим» видением человека (если воспользоваться выражением из покаянного канона Андрея Критского), видением, которое проистекает из разделения и влечет за собой разделения «по цепочке» в процессе самого настоящего распада. «Создания были изранены, — говорит Григорий Нисский, — ибо ими не пользовались согласно замыслу о них» [57] . «Человек, — пишет Максим Исповедник, — захотел овладеть Божьими вещами без Бога, до Бога и не в согласии с Богом» [58] . Поэтому, поясняет он, жажда духом абсолютного не получила достаточной пищи, душа, а затем и чувства были отравлены смертью: «Адам отдал природу в пищу смерти» [59] .
55
Opus. Ad Th., пролог; PG 90, 257d, 260a.
56
Nice'tas Ste'thatos. Le Paradis spirituel, в частности 1 и 30. — Sourses chre'tiennes, 8, pp. 40, 56–57.
57
In eccl. h. 8; PG 44, 758a.
58
Amb.; PG91, 1156c.
59
Ibid.
Интерпретация грехопадения как космической катастрофы приобретает более радикальный характер у некоторых аскетов и духовных учителей. Согласно их головокружительной концепции, человек в настоящем ослеплении разрушил то единство, которое он был призван установить между Богом и миром, ради того, чтобы выбросить из самого себя «объективированный» мир. Онтологический или, скорее, «анонтологический» нарциссизм — так как он сгибает человека перед его собственным ничто (при этом себялюбие, filautia, смешивается с ненавистью и с «обожествлением» нигилизма), — буквально распыляет человека в творении; и тогда творение в нем искажается — «прах ты, и в прах возвратишься» (Быт 3:19), — заменяя тайну единства в многообразии сгустками видимости, индивидуальными и коллективными вымыслами. Воображаемые миры индивидов и групп пересекаются, никогда не совпадая в наследуемой иллюзии, которая извращает мир. Человек уже не видит подлинный мир — такой, каким его создал Бог во славе своей, — ибо в творении нам более не открывается Творец. Он видит вселенную по образу своего падения, он строит мир по образу своему. Воспринимая мир со своими похотями и отвращением, он затемняет, ужесточает, дробит его. Так рождаются новые, смертоносные формы времени, пространства и материи — появляются время истощения и смерти, пространство, которое разделяет и замыкает, непроницаемая детерминированная материальность — зеркало нашей духовной смерти, застывшая лава эроса без агапэ, давящий сгусток нашего неведения о Творце и Его творениях. Бог умер, поруганная земля становится могилой для человека — Эдипа с залитыми кровью глазами. Если я вне Бога и против Бога, то мир кажется мне чужим и враждебным. Но эти чуждость и ненависть — я сам, выброшенный из самого себя, единый Человек, атомизированный на отдельные «я», похожие, но более не тождественные, «единоприродные» (omoiousioi), а не «единосущные» (omoousioi), ибо Триединство распято в Человеке и вследствие этого во вселенской «антропосфере».
Это духовное направление придает огромное значение свету — символу и реальности, ибо есть соответствие, аналогия–участие между божественным Солнцем, Светом трисолнечным нетварных энергий, солнцем духовного сердца, «светоносным» характером материи (с которым отдельные современные физики соединяют «Да будет свет» Книги Бытия) и наконец самой звездой Солнцем. В Царстве Божьем, где светоносность восторжествует (и это уже теперь символизируют смешанные со светом цвета икон), праведники воссияют, как солнце. В церкви, где Царство предвосхищается по мере нашей святости, лица преображенных людей кажутся освещенными солнцем, включенными в солнце, которое для них не вовне (здесь стоит вспомнить знаменитый рассказ Мотовилова о преображении св. Серафима). Небесный Иерусалим «не имеет нужды в солнце… ибо слава Божия осветила его, и светильник его — Агнец» (Откр 21:23). Эти собирательные выражения помогают понять мысль Бердяева: внешнее положение солнца означает, что человек, а через него и вещи, утратили внутренний источник света. «Солнце должно находиться внутри человека, центра космоса; это человек должен быть солнцем мира, вокруг которого вращается все». «LogoV–солнце должен был бы сиять из самого человека. Метафизическая организация нашей планетной системы предполагает это внутреннее солнце. Человек пал, и солнце стало чуждым ему. Земля и человек на ней стали вращаться вокруг этого чуждого солнца, тогда как весь мир должен был бы вращаться вокруг человека и его земли, получать свет благодаря прозрачности человека для «Солнца праведности»» [60] .
60
Цит. по: H. Бердяев Смысл творчества. Харьков, 2002.