Снайпер
Шрифт:
На огонь шаповаловского автомата отвечали только стрелки из немецкой траншеи. Командир взвода приказал убрать автомат из бойницы.
Солнце клонилось к закату. В лучах его порозовели кирпичи развалин, а малина стала рубиновой. Когда там, среди малинника, стоял хорошенький домик, в этот закатный час солнце светило ему в окошки, прощаясь с его обитателями. Теперь оно озаряло лишь бесформенные кирпичные груды, видневшиеся меж кустов, и черную печную трубу, похожую на обгорелый ствол дерева. Волжин еще пристальнее стал всматриваться в кусты: при таком освещении заметить вспышку выстрела было очень трудно.
Вдруг
«Фашист в нашу сторону смотрит», – подумал Волжин, испытывая радость, что враг обнаружился, и одновременно некоторую тревогу:
«Не заметил ли он нас?»
Блеск появился на стыке их секторов. Кому же стрелять? Стрелять обоим, конечно, глупо, недопустимо. Поэтому, хотя Волжин сразу же взял блеск на прицел, он не выстрелил, ожидая, не выстрелит ли Пересветов («перебивать» цели у друга Волжин, конечно, не собирался). И тут же родилась новая мысль: «Стрелять нельзя! Какой дурак станет смотреть в бинокль прямо против солнца? Неправдоподобно! Похоже на ловушку!» Вспомнилась «баночка», на которую подловили его когда-то. Конечно, сейчас блеск оптики мог бы появиться: солнце светило в сторону противника. Только гитлеровец-то не так прост! Волжин хотел как-нибудь предупредить Переоветова, чтобы он не стрелял, но было уже поздно: тот выстрелил.
И сейчас же в каску Пересветова ударила пуля. Он почувствовал, как что-то обожгло ему лоб, и инстинктивно пригнул голову. По каске скользнула вторая пуля, давшая рикошет. Пересветову стало жарко. Сердце сильно колотилось в груди.
«Видит меня, гад… бьет точно… Сменить ОП надо, – замелькали тревожные мысли. – Нет, надо лежать без движения. Стану переползать, хуже будет!..»
Волжин хорошо слышал оба вражеских выстрела, но вспышку заметил только вторую и стрелять по ней не стал. Удержала его не боязнь обнаружить себя (чтоб поддержать друга, он ничего не побоялся бы), а здравое соображение: после двух выстрелов снайпер, конечно, ушел с того места и стрелять бесполезно.
Теперь уже не приходилось сомневаться в том, что гитлеровец их ловит – блеск оптики он имитировал. Очень досадно было, что Пересветов так оплошал. Неужели он погиб? Острая боль сжала сердце Волжина. Увидеть, что с Пересретовым, было нельзя. Волжин тихонько «квакнул». О, радость! В ответ послышалось знакомое басистое «кваканье». Значит, Пересветов, во всяком случае, жив. Но, наверно, ранен. Помочь ему сейчас было невозможно. А в «лягушачьем лексиконе» не находилось слов, чтобы узнать о его состоянии. Приходилось ждать. Необходимо было продолжать наблюдение за позициями врага. Может быть, он все же как-нибудь обнаружится? Если он выстрелит еще раз с той же ОП, это будет его последний выстрел.
Волжин смотрел в бинокль на малиновые кусты, пока они не стали фиолетовыми, а потом – синими. Солнце закатилось, последний багрянец сошел с верхушки печной трубы, и вся она стала черной.
Только когда все помутнело и почернело, Пересветов расправил затекшие руки и ноги. Лоб у него сильно саднило. Он снял каску и пощупал рукой больное место, там было мокро – кровь. «Пустяк! – решил он.- Опять царапина. Везет мне на царапины. То в руку, то в лоб!»
Тут к нему подполз Волжин. Он очень обрадовался, узнав, что Пересветов только легко ранен, и сейчас же перевязал ему лоб бинтом
– Дела наши сегодня не блестящи.
– Дрянь дела! – буркнул Пересветов.
– Можно сказать и так,- согласился Волжин.- Что мы имеем на данный момент? Снайпера не уничтожили – раз. Сами еле живы остались – два… И черт же дернул тебя стрелять по блеску! Неужели ты не мог сообразить, что такой осторожный снайпер не станет смотреть в бинокль прямо против закатного солнца?
Пересветов угрюмо молчал. Ему было очень стыдно и тяжело. Волжин понял его чувства и заговорил мягко:
– Погорячился ты, Ваня, поспешил! Да ведь, может, и сам бы я тоже стрельнул – только во-время «баночку» вспомнил.
– Мы ему, гаду, те пули с процентами вернем! – пробасил Пересветов.
– Будьте уверены! – поддержал Волжин.- Это дело мы доведем до конца. Знаешь что? Отдохнем часика два и до света – снова туда же! Только как у тебя голова? Может, в санчасть пойдешь?
– Ерунда! Я уж и забыл про это. Верно, только кожу поцарапало. Даже без Маруси обойдется. Везет мне на царапины! Повязку под каской не видно, значит – порядок. Молчок! Главное – дело довести до конца. Неужто мы с этим гадом не справимся? Неужто подкачаем и оскандалимся?
– Должны справиться,- сказал Волжин.- Надо только придумать что-нибудь. Ловушку какую-нибудь почище немецкой.
Остальную часть пути оба молчали, перебирая в уме разные «удочки». Все было не ново, всем известно, шаблонно: и каска на штыке, и автомат с веревочкой, и зеркальце.
Когда уже подходили к своей траншее, Пересветов заговорил раздумчиво, как бы размышляя вслух:
– А что, Вася, если устроить такую штуку… Конечно, это тоже не ново, да ведь смотря как оформить…
– Ну, ну, какую штуку? – подбодрил Волжин. Но разговору помешал часовой, окликнувший их из траншеи. Досказал Пересветов
уже в землянке. Выслушав его, Волжин сначала даже головой замотал:
– Чушь! Слишком просто!
А потом подумал и сам же себя опроверг:
– Просто еще не значит плохо. В простоте может быть сила. Что ж, давай попробуем…
На следующий день знаменитый снайпер Пауль Шперлинг снова был на своем месте – в окопе под малиновым кустом. Самонадеянный немец не любил действовать в снайперской паре, не хотел с кем бы то ни было делить свою славу. На снайперскую «охоту» он ходил один, а в засады брал с собой не снайпера, а простого разведчика-наблюдателя. На него Шперлинг взваливал все земляные работы, он же, по указанию снайпера, устраивал разные «приманки», ловушки и прочее.
Паулю Шперлингу вчерашние события представлялись в таком виде.
После полудня он подшиб двух русских автоматчиков, стрелявших из бойниц траншеи. А когда и из третьей бойницы у русских начал бить автомат, это показалось ему подозрительным: после того как он подстрелил двух автоматчиков, появление третьего было слишком неправдоподобно. «Нет, меня не проведете! – самодовольно подумал Шперлинг. – Я – стреляный воробей. Я вас перехитрю».
Он приказал разведчику внимательно наблюдать за русским расположением, а сам, нацелив винтовку в русскую бойницу с автоматом, сделал выстрел.