Снайперы
Шрифт:
Попрощался с родными, с соседями. Мама, конечно, пыталась меня отговорить, но я был непреклонен, потому что узнав вкус нормальной жизни, я бы никогда не остался в оккупации. Перекрестила меня напоследок и я ушел. Но я ведь и не думал, что ухожу из дома на долгие четыре года… И разве я тогда понимал, что такое война?! Как и любой подросток, я жаждал приключений, мечтал повидать новые места, особенно хотел повидать Одессу, о которой очень много рассказывал один шахматист с нашей улицы. И, конечно, я и мысли не допускал, что меня могут убить, почему-то совсем не думал об этом.
И на второе утро нас, человек двести, построили и повели в сторону
Кое-как дошли до Бендерского моста, но что там творилось на берегу, словами просто не передать… Немецкие самолеты беспрерывно бомбили переправу, и столько трупов лежало вокруг, что даже сейчас страшно об этом вспоминать… Вот, кстати, там у переправы я в первый раз услышал, насколько могуч бывает русский язык, и увидел как с помощью слов можно остановить огромную массу народа… Но все-таки мы переправились через Днестр, причем днем, и расположились в Тираспольском военкомате.
Пробыли там дня три, но неприятно поразило, что в этой неразберихе до нас никому не было никакого дела. За все три дня нам выдали лишь по куску хлеба, а ведь многие из нас отправились в путь совсем налегке и почти не взяли с собой ни продуктов, ни денег. Ладно, я догадался взять с собой целую котомку вещей, а мой приятель, например, пошел, имея с собой всего 15 рублей и кусок хлеба. Хорошо, мне в кондитерской успели выдать расчет, поэтому у меня с собой были деньги, но ведь приходилось покупать на нас двоих абсолютно все, даже воду. И когда он увидел, что нас никто не встретил, и никому до нас дела нет, то сказал мне: «Все, я так больше не могу», и ушел домой. И когда я вернулся с войны, все пытался найти его, но так и не нашел. А так хотелось посмотреть ему в глаза и спросить, как он жил все это время…
Потом нас куда-то повели, но никто толком не знал, куда. Прошли километров пятьдесят-шестьдесят и вот только там нас стали распределять по разным частям. Так я оказался, если не ошибаюсь, в 65-м запасном стрелковом полку. Погрузили в вагоны и привезли нас аж под самый Сталинград. И нам, конечно, там понравилось, потому что тихо, никаких тебе немецких самолетов и бомбежек.
Получили обмундирование и начали готовиться, но вскоре произошел такой эпизод. До меня дошли слухи, что вышел какой-то указ, по которому уроженцев западных областей, присоединенных к СССР в 1939–40 годах, запрещалось направлять в боевые части, потому что они якобы все поголовно сдавались в плен. Но когда я узнал, что меня на фронт могут не взять, то пошел к комиссару нашего полка и сказал: «Если я не нужен, то лучше пулю себе в лоб пущу, но копать окопы не пойду». А он меня уже немного знал и дал такой совет: «Костя, такой приказ насчет западников действительно есть, но ты присмотрись к своей фамилии». И вот так я с тех пор стал Вакаровым, хотя на самом деле моя фамилия – Вакару.
Кстати, там же под Сталинградом произошел еще один памятный для меня случай. Когда мы оказались в Калаче, я пошел к колодцу набрать
Вы помните свой первый бой?
Очень смутно. Помню, что там стояла высокая кукуруза и с бугра к нам шли немцы и на ходу вели огонь. Но самое главное, что их сопровождала авиация. А я вам скажу, что когда немецкие самолеты головы не дают поднять и творят все, что хотят, то тут особенно не повоюешь… (К сожалению, в силу возраста и болезней Константин Александрович чувствует себя не очень хорошо, поэтому добиться подробностей по многим вопросам так и не удалось. – Прим. Н.Ч.)
Вы участник Сталинградской битвы.
Что мы там пережили, просто нет таких слов все это описать… По уровню ожесточенности боев со Сталинградом и рядом ничего не стоит, во всяком случае из того, что я лично видел и пережил. Ведь там, например, когда просто шел, то под ногами раздавался хруст, недаром после войны на некоторых участках с одного квадратного метра собирали по десятку килограммов пуль и осколков… И я когда потом вспоминал Сталинградские бои, то даже самому не верилось, что все это было с нами…
А как мы переправлялись в Сталинград… Мне казалось, что этой переправе не будет конца… Столько людей тогда потеряли, очень много, ведь немцы по нам сыпали и сыпали… Переправляться предстояло на каких-то старых раздолбанных лодках, но когда мы их только увидели, то всем нам, особенно тем, кто не умел плавать, стало не по себе… Ведь все они были сплошь дырявые и дырки приходилось затыкать или пилоткой или чем-то еще. Командиры нас пытались успокоить, и приказали набить плащ-палатки соломой, но это же глупость. Во-первых, они мало у кого были, а во-вторых, это Волга, а не какая-то там речушка…
А что творилось в самом Сталинграде… Каша, настоящая каша, из руин и людей… Часто бывало, что в доме на одном этаже располагались немцы, а на другом мы. Нет, картину Сталинграда, вернее то, что от него осталось, очень трудно, просто невозможно описать словами.
Может быть, какие-то конкретные истории вам особенно запомнились?
Ну, например, такая. По-моему, еще где-то поздней осенью 1942 года немцы на парашюте нам сбросили еврея. Да-да, самого настоящего пожилого раввина. Поверьте, эту историю я вам не пересказываю с чьих-то слов, а все это лично видел собственными глазами, потому что он приземлился в наше расположение.
Прямо средь бела дня, помню, мы еще удивились, что стало непривычно тихо, вдруг появился немецкий самолет и сбросил кучу листовок и кого-то на парашюте. Все к нему побежали, оказался, пожилой еврей. Лет пятидесяти, седые волосы, руки связаны, а при нем немецкое послание для нас: «Посылаем вам одного из ваших руководителей. Мы с нашими дошли до Сталинграда, а вы со своими еще неизвестно где окажетесь… Не зря говорят, что эти люди продали Иисуса Христа. Посмотрите, как они живут и как вы…», что-то в таком духе.