Снег к добру
Шрифт:
– Какие, если не секрет?
– Послал в издательство сборник стихов,– сказал он.– Жду ответа.
– Почитайте!
Он обрадованно вскочил и встал возле доски. И, заложив ладонь за борт пиджака и отставив локоть, громко акцентируя ударения, начал декламировать. Ася опустила голову, чувствуя, как жгучий румянец покрывает лицо, шею, как от неловкости возникает противная вязкость во рту и ломит виски.
«И дурен собой, и неумен, и стихи ужасные… Что она в нем нашла? Холеная, отмытая до блеска девчонка, поенная сливками… И сама себя предлагала…»
Он кончил читать.
–
– А кто из поэтов вам нравится? – грубо спросил Сергей.
– Тредиаковский,– ответила Ася.– Какое значение имеет – кто? Не будем дискутировать с вами о вкусах. Но если вы свое будущее связываете с поэзией, мне кажется, вы ошибаетесь.
– Но я бы не ошибся, если б женился и остался здесь навечно, так, что ли?
«О! Да он злой!» Ася удивленно на него посмотрела.
– Зачем вы так? Я ничего подобного не думала…
– А мне плевать! – сказал он.– Я пойду своим путем. Даже если вы меня распишете в газете, что я такой-сякой… И я вам докажу…
– Да не будет вас никто расписывать! Вас если уж расписывать, так за плохой урок, за то, что вы, молодой еще человек, оделись как ночной сторож и пришли в класс, не заботясь о том, что подумают о вас ваши ученики.
– А это уж мое личное дело! – отрезал Сергей.– Вид… И насчет урока еще можем поспорить. Я, во всяком случае, штучки с перенесением ламп считаю ненужными.
– Договорились! – сказала Ася.
– Значит, не будете писать? – спросил он снова.
– Не о чем,– ответила Ася.
– Вот именно! – твердо сказал Сергей Петрович.– Вот именно!
– Ну, пока.
– Счастливо.
В поезде Ася записала: «Для бухгалтерии – глупая бесполезная поездка. Лежит телка, которой захотелось замуж, решила припугнуть парня – с виду он пугливый. А парень оказался крепким, его не только уксусом – его битым стеклом не прошибешь. Вот и все. Куда-то это потом можно будет вставить, но не всерьез же анализировать, как Любава травилась подсолнечным маслом?»
Последний разговор с Любавой был уже за столом. Пили чай с пирогами, говорили о городе, о стаже, который у Любавы будет, даже о фильме «Летят журавли». Правда, Любава мало что из него помнила – только стекло и как у Вероники висят руки. Тогда же Ася пыталась выяснить, что все-таки могло нравиться Любаве в Сергее? Заговорила о стихах, спросила, читал ли ей Сергей свои стихи. Любава сказала, что читал, но ей не понравилось, все про какой-то обоз и про коней; она ему так и сказала, не обманывать же? А он ответил, что кони – это, по его замыслу, люди. Любава говорила об этом с иронией, что Асю совсем успокоило.
– Мне тоже не понравились его стихи,– сказала она Любаве.– Жаль, что он придает им такое значение.
Любава промолчала. И это Асе понравилось – не ринулась поносить неудавшегося жениха. Рука у Любавы крепкая, теплая, расстались на том, что от глупостей никто не застрахован, но и переживать их долго еще глупее. Было? Было. И забудем. Мать догнала Асю во дворе, сунула на дорогу сверток с пирожками, жалобно спросила:
– Не
– Ну что вы! – сказала Ася.– Успокойтесь. Это бывает в жизни только раз.
– А то, может, мне сходить к учителю? Попросить?
– Да он и не стоит ее! – возмутилась Ася.
– А я и не знаю, кто теперь чего стоит. Теперь не поймешь,– тихо сказала мать.
Уходя из выгородки, поговорила Ася и с Катей. Та рассказала, как отговаривала девчонок писать письмо. «Ведь не умерла же, не умерла»,– повторяла Катя. «И слава богу!» – сказала Ася и увидела, что Катя как
будто и с этим не совсем согласна. Не то, что она желала смерти Любаве, нет! Но то, что та не довела дело до конца. Катю, как натуру цельную, не устраивало. «Если человек за что берется…» Ася подумала, что если есть такое абсурдное понятие, как безнадежная надежность, то это сама Катя.
И еще перед самым отъездом, ожидая у правления машину, она встретила Сергея. То есть не встретила – сам пришел. В тулупе, в надвинутой на лоб ушанке.
– Я еще раз хочу выяснить, будет материал в газете или нет? – сказал он раздраженно.
– Чего вы боитесь? – удивилась Ася.
– Я не боюсь! – возмутился он.– Но я должен знать, как себя вести?
– А как вы можете себя вести? – спросила Ася.– Работайте спокойно!
– Вот именно! – сказал он. И ушел, даже не попрощавшись.
Действительно, не поймешь, кто чего стоит. Ему бы обрадоваться, что видная, балованная девчонка глаз на него положила, ведь наверняка у него ничего такого никогда не было… И тут же Ася решила, что это вот – дело темное. Ничего она о нем толком не знает, кроме того, что он некрасив, неопрятен, пишет плохие стихи и дает плохие уроки. «Немало, немало,– спорила она сама с собой.– Что там еще остается, в запасе? Доброта? (Не похоже!) Ум? (Неясно!) Мужские доблести? (Так ведь ничего же у них не было! Он ей читал стихи про обоз, где кони, в сущности, люди.) Эх, дура ты, дура,– подумала о себе Ася.– Ну что ты людей меряешь на свой аршин?..» И вообще права Священная Корова – письмо оказалось нестоящее. Она ведь говорила: смотри, это, вернее всего, экзальтация. Для нас – не тема.
«Норма – не норма. Гостиничная Зоя – и Любава. Любава травилась, а Зоя нет. Норма не травится! Норме нужна розовая кофточка, мужчина; не нужна черная работа и Третьяковка. Но Любаве тоже нужен муж и не нужна черная работа. Кофточки, перина, ковры у нее уже есть. Третьяковка? На полке Рокуэлл Кент. Итак, между Зоей и Любой нет принципиальной Разницы? Обе нормы? Кто знает?»
Ася отложила блокнот, прогнала мысли. Все! Все!
Она походит по Ленинграду, благо будет время. В Москве, в «Детском мире», ни до чего не дотолпишься. А Ленка просит брючный костюм и чтоб штаны с раструбами. Где-то видела. Писала и про импортные джинсы с нахальной припиской: «Но это тебе, мамуля, не суметь». Интересно, сама она будет такое уметь? И вообще – что она такое будет, ее Ленка? (Господи, спаси ее от белокровия, от менингита, от несчастного случая… Пусть все будет хорошо!) Так она повторяет всегда, когда думает о Ленке. Они говорили как-то с Маришей. Она увидела, как та, провожая Настю, тоже что-то шептала ей вслед.