Снег к добру
Шрифт:
– Выдумываешь, кто бы это прю тебя заорал? – Пусть попробует! – сказала Корова.– Пусть попробует! Я – Священная Корова, меня нельзя трогать…
– Точно! – Крупеня обрадовался, что разговор из трудного переходит в элементарный «коровий».
– Полегчало? – с иронией спросила Корова.– Лягаюсь, кусаюсь, и жалеть меня не надо… Так?
– Ты ведьма,– сказал Крупеня.– Я тебя боюсь. Может, возьмешь отпуск?
– Пошли меня лучше в командировку по безнадежному письму, чтоб мне пришлось землю есть, докапываясь до истины. Я и очухаюсь…
– Бросаете меня, черти,–
– Найдутся,– вздохнула Корова.– Значит, бежит Олег?.. А я все думала, как он выкрутится?
– Ты о чем? – не понял Крупеня.
– Так… Я пошла, старик.– Корова встала, подвигала затекшими ногами: «Вот, черт, всегда к ночи» – и, махнув Крупене рукой, вышла.
«Что я могу для нее сделать? Что? – думал Крупеня.– Ведь действительно устала женщина. Десятерых стоит…»
И он стал у себя в столе искать «безнадежное» письмо.
За полночь Корова спускалась вниз, чтобы найти редакционную машину, которая отвезет ее домой. Вместе с ней уходил из редакции молодой сотрудник из спортивного отдела. Уже в лифте он сказал, что на машину не претендует, что за ним приедут и всякое такое… Корова рассматривала его тонкую, какую-то ломкую фигуру, стараясь сообразить, сколько ему лет. Двадцать или тридцать? Вышли вместе. Возле новеньких «Жигулей» в снежки играла молодежь. В девице в распахнутой дубленке Корова узнала Калю.
– Ченчикова! Поедемте с нами! – закричала Каля.
«Поеду! – подумала вдруг Корова.– А чего, собственно, не поехать?»
И она втиснулась в машину.
– А Кузю на колени, а Кузю на колени! – закричал кто-то.
И только когда машина тронулась, Корова сообразила: тонкий и ломкий Кузя – от двадцати до тридцати – сидит у нее на коленях. Для удобства он обнял ее за голову и прижал ее нос к своему пиджаку, от которого пахнуло каким-то неизвестным Корове одеколоном, хорошими сигаретами и типографской краской. «Мост между поколениями проложен»,– мрачно подумала она.
Потом они подымались в тесном лифте, Каля задрала дубленку и платье и стала подтягивать колготки. Парень, что вел машину, двумя пальцами оттянул нейлон и понимающе пощупал.
– Франция! – сказал он убежденно.– Скажи какой я умный!
Корова шлепнула Калю:
– Не стыдно?
Каля отряхнулась, посмотрела на нее с иронией.
– Анечка! Не морализируй. Тут этого не поймут. Потом вошли в большую комнату.
– Я тут уже была,– громко сказала Корова.– Сто раз.
Хозяин, полнеющий мужчина с добрыми безвольными глазами, удивленно посмотрел на нее.
– Вы меня с кем-то спутали,– сказал он ласково, усаживая Корову в широкое кресло и подвигая к ней столик, на котором стояли вино и яблоки.
– Была,– упорствовала Корова.
– Ну и пусть,– согласился хозяин.– В конце концов, это даже лестно, вы приходите ко мне в дом, и вам кажется, что вы здесь уже были много раз.
– Ничего не лестно,– сказала Корова.– Наоборот.
– Будем! – закричала Каля.– Но когда вам, Анечка, успело это надоесть? Вы часто танцуете при свечах?
– Когда я танцую – свечи гаснут, поэтому прошу молодых людей меня не приглашать,– мрачно сказала Корова.
– Мы можем оставить свет,– предложил хозяин.
– Зачем же так оригинальничать? – снисходительно пробормотала Корова.– Скажут же такое – свет оставлять!
На душе у нее было противно. Зря она сюда пришла. В конце концов, сама же говорит: другое время – другие песни. Ничего она не имеет против свечей или коллекции Лис, что стоят на полках, и Христос на стене ей нравится, умный и интеллигентный мужчина, и вино хорошее, не крашеная отрава по минимальной цене, и хозяин вполне ничего, спокойный, вежливый, очистил ей яблоко, вынул серединку, все чудно, если не считать, что яблоко она любит с кожурой и предпочитает выгрызать серединку, раскусывая тугие коричневые зерна. Христос ей знаком еще с детства, возле него чадила лампадка, и бабушка мелко на него крестилась тыщу раз в день… А сейчас возле Христа стоят по росту маленькие бутылочки из-под изысканных вин. Ближе к нему – коньяки, подальше разные там мадеры… А свечки, на ее взгляд, очень жирные, и те, что уже побывали в употреблении, растеклись и потеряли форму, эдакая расплывчатая коптящая масса.
– Они все очень славные ребята,– сказал хозяин.– Я их люблю.
– Я тоже,– сказала Корова.
– Что же вам так у меня не нравится? – грустно спросил он.
– Все мне нравится. Чего вы ко мне пристали? Налейте лучше…
И она пила, и смотрела, как плавают по стенам уродливые тени, как коптят свечи, как некто, видимо очень знаменитый и очень веселый человек, соблазняет ее с магнитофонной ленты…
Потом Каля села к ней на подлокотник.
– Не брюзжите, Аня,– сказала она.– Вы расстраиваете милейшего хозяина своим видом.
– Я никогда не умела вести себя в обществе,– ответила Корова.– Пусть он мне простит.
– Он простит, он добрый,– сказала Каля.
– Да, да…– Хозяин присел перед Коровой на корточки, держа бокал за длинную сиреневую ножку.– И я хочу с вами выпить за то, чтоб вы на самом деле пришли еще и еще в эту халупу, которая вам показалось знакомой…
– Зачем? – спросила его Корова.
– Господи! Да просто так… Посидеть в этом кресле…
Корова зажмурилась, пытаясь вспомнить, ходила ли она куда-нибудь, кроме Мариши, в гости просто так, посидеть, но не могла вспомнить.
– Просто так? – прошептала она.– В этом есть смысл?
– А в чем он есть? – резко спросила Каля.
– Вы такие обе прелестные,– сказал хозяин.– Одна ни в чем не видит смысла, другая ищет его во всем. Это очаровательно. А я – посередине.– Сдвинутые бокалы нежно зазвенели.
«Я ищу смысл во всем? Я ищу смысл во всем… Я ищу смысл во всем? Я ищу смысл во всем… – спрашивала и отвечала Корова.– Может, это не достоинство, а слабость? Ну и черт с вами. Пусть слабость. Но просто так я не могу и не буду…