Снег на Рождество
Шрифт:
— Ой, Никита, вот она, вот она. Гони ее, гони, ату ее, ату ее! — закричала Нинка.
Грузчик встрепенулся, покраснел, но с места не сдвинулся.
— Пусть бежит, — буркнул он.
Огромная черная кошка, вынырнув из никифоровской калитки, оглянувшись, пересекла дорогу и понеслась к поссовету, где находился кабинет председателя коммунхоза.
— Слава Богу, не заметила, — с облегчением вздохнула Нинка.
Грузчик побледнел.
— Наверное, что-то с председателем. А может, что и с Веркой, — и грузчик, уже давным-давно понявший, что Нинка не любит его, а только дразнит, даже обрадовался появлению
— Знаешь, Нин, — предложил он ей через минуту, — ты покудова постой, а я смотаюсь в поссовет. Я мигом, Нин, мигом.
— Эх ты, — вздохнула Нинка. — Эх ты. А я думала, что ты… А ты… Тьфу… Такому, как ты, никакая баба не захочет штаны чинить.
— Ладно, Нин, будет тебе стыдить. Если я говорю тебе, что я вернусь, значит, вернусь.
И грузчик, проваливаясь в сугробы, напрямик полетел к поссовету.
Охмелевшая, мечтательно-ласковая Нинка, уперевшись локтями в забор и выставив напоказ всей улице свою плотную фигуру, внимательно посмотрела на небо. Но видение исчезло, лишь только снег все шел и шел…
В храме на горке, который находится рядом с поселком, поют певчие. Царские врата открыты, на аналое лежит Евангелие. На лицах святых отражаются огоньки свечей и лампадок. Глаза верующих полны одухотворенности.
Отец Николай, высокий, стройный, повернулся к верующим и, поправив крест на груди, произнес: «Очистим себя, братия, от всякой скверны грехов, наполним сокровищницы Его различными дарами, дабы в тот святой день было чем утешить странников, облегчить скорби вдовиц и одеть нищих. Потщимся явиться перед Господом искусными в вере, облеченными милосердием, благоустроенными в образе нашей жизни. Кто искренне любит Христа, пусть светлее украсит себя соблюдением Его заповедей, дабы Он видел, что мы истинно в Него веруем, являясь в таком великолепии во время торжества Его и тем вящше бы радовался, чем более зрел бы в нас чистоты духовной. Уцеломудрим же заранее сердца наши, очистим совесть, освятим дух и в чистоте и непорочности станем встречать пришествие всесвятого Господа, дабы день рождения Того, Кто родился от пречистой Девы, празднуем был непорочными Его рабами…»
— А если кто является в этот день нечистым, что тогда? — спрашивает мальчик бабушку, внимательно слушающую батюшку.
— Значит, этот человек не чтит Рождества Христова, — отвечает она и, перекрестившись, добавляет: — Он далек от души, он скуп с милосердным, он всех обижает…
— Бабушка, скажите, а вы снега боитесь?
— Есть маненько, есть… — вздохнула она.
Вторая старушка сказала ей:
— Ты гляди, баба Клара, если до десятого сахар не выкупишь, талоны пропадут… — и перекрестилась, — Что же это такое, из-за снега ни проехать, ни пройти.
— Тише вы, — одернул их бородатый старик. — Отец Николай говорит, а вы…
Никифоров перевел дух лишь во дворе своего дома. Стоя по пояс в снегу, потер нос и отряхнул с головы снег. Покашлял, длинные зубы его, похожие на кроличьи, обнажились. Красный шерстяной платок с неоторванной этикеткой, которым он был повязан, сполз на лицо ему.
— Эх вы, директора, — опять прошептал он и тяжело задвигал заострившейся нижней челюстью. — Эх вы!
Снег в его левой руке давно превратился в твердый комок.
— Эх, ну и народец же в нашей Касьяновке, — с превеликой горечью вздохнул он. — Никогда за себя не постоит. Да ежели мы все так будем молчать, то через год-полтора нас вообще снегом задует… Эх-эх-эх!.. Ну до каких же пор!.. Ну до каких же пор все это будет продолжаться.
И, заскрипев от злости зубами, он пульнул комок в огромную чернокрылую птицу, вылетевшую из сарая. Та, каркнув, левым крылом парировала и, спокойно перейдя с одного конца крыши на другой, напряженно посмотрела в сторону заводов.
Никифоров, сию минуту что-то сообразив, открыл дверь огромного бревенчатого сарая, откуда пулей выскочили четыре черно-смоляные мяукающие кошки. Расстегнув полушубок, пустил погреться троих за пазуху, четвертую прогнал. Затем пожарным багром выволок из сарая два пустых ведра.
— Ну а теперь повоюем, — в какой-то детской радости произнес он и подпрыгнул.
Через минуту его согбенную фигуру можно было видеть то у поссовета, то у административных зданий заводов. Стоило председателю месткома или директору какого-нибудь завода попытаться пройтись или проехаться по главной поселковой улице, как Никифоров тут же перед их носом выпускал черную кошку, да не одну, а сразу две. И где он только их брал.
— Все теперь, — привыкшее верить в приметы, шептало побледневшее начальство. — Опять в конце месяца пойдет брак.
Если почему-то, перебежав дорогу, кошки к Никифорову не возвращались, тогда его выручали пустые ведра. С ними он перебегал дорогу перед начальственными лицами не один раз. Действие то же, а главное — ведра не убегают.
Наверное, поэтому начальство по поселку ходило и ездило мало.
— Ну да что же, ну да что же это такое? — удивлялись многие жители поселка, часами простаивая у нечищеных улиц. — Неужели про наше существование забыли?
— Дорогой председатель… — часто выступали на собраниях жители. — Вы только посмотрите, что творится на белом свете… Да если вы еще месяц или два не почистите поселковые дороги, то снег скоро и вам и нам будет в зубы залезать.
— Все вздор, — отвечал им председатель. — Да, да, все вздор. Я хочу вам сказать, что у меня есть точнейшие данные: синоптики на завтра предсказали теплый дождь.
— Бр-р-р, — вздыхал народ на другой день в кабинете председателя. — Теплых дождей вашими синоптиками много обещано, а ведь ни одного так и не было…
Председатель, встав из-за стола, смотрел на красную точку, обозначавшую на карте мира антициклон, и, не глядя в глаза жителям, дикторским голосом говорил: «Товарищи, будем верить в теплый дождь… Будем… Если мы будем хорошенько верить, то он обязательно, обязательно придет, этот теплый дождь… Ведь были же, были же в истории случаи, когда и на Рождество шел дождь… — а потом, сгорбившись, он неожиданно просил: — Поговорите с Никифоровым. Путь он хотя бы завтра не выпускает своих кошек. Совесть-то ему надо хоть когда-нибудь иметь. Мне завтра в поликлинику идти. Я больной. Если не верите, то я могу показать, как начинает у меня пухнуть нога». И, сняв сапог и носок с правой ноги, Пред (так его люди прозвали в поселке) в порядке очереди показывал всем распухшую стопу.