Снег на Рождество
Шрифт:
— Закрой дверь… — как можно строже сказал ему Яшка.
Митроха лишь прохрипел:
— Не знаю, как вас, но меня совесть мучает, — и глотнул воздух так, словно он был не человек, а рыба, только что выброшенная на сушу. — Сегодня они все вдруг как затопочут, ну просто сердце на разрыв…
Яшка встрепенулся:
— Ты о ком?..
— О «темноте»… — добавил Митроха и вздохнул.
Вздохнул и Яшка. Но не долго он тосковал. Посмотрев на унылого Митроху, который вылупил на него свои горячечные глаза, Яшка произнес:
— Нам не в чем себя винить.
Митроха от волнения торопливо задвигал губами, но слова, видно, застряли — не мог он их выговорить. Здесь, постепенно оттаивая от мороза, он все равно походил на какое-то загнанное существо.
— Холода нарастают, и они могут замерзнуть, — наконец сказал Митроха, и капли пота с его подбородка посыпались на грудь.
— Ну знаешь, миленький… — вспыхнул вдруг Яшка. — Это лично не наша забота, для этого есть поссовет, горсовет. Пусть туда идут и жалуются. А во-вторых, не первый год они так бегают. И ничего, как видишь, живы… — и тут же закурив, Яшка умно прищурил глазки. — Господи Боже! Хоть в петлю лезь. «Темнота». Надо же, уже и кличку успели пенсионерам дать. Никогда не думал, что такое придется услыхать. А тут на тебе, прямо под твоим носом она завелась… Да мало того, письма стали на меня строчить. — И Яшка, скрипнув зубами, опасливо посмотрел на Митроху. Тот не моргая глядел на него.
— Что с тобой?.. — прохрипел Яшка.
Митроха, вдруг быстро встав со стула, подскочил к окну.
— Товарищ начальник, смотрите, смотрите, вон они опять побежали.
— Не смотрел и смотреть не буду… — фыркнул Яшка рассерженно. Но потом вдруг в какой-то растерянности, тихо, чтобы тот не слыхал его шагов, подошел и, растопив пальцами изморозь на окне, прислонился носом к стеклу, широко раскрыв глаза.
Митроха, коснувшись Якова, вздрогнул.
— Начальник, это вы… — и опустившись на колени, положив подбородок на подоконник, он нервно произнес: — С завтрашнего дня я им, товарищ начальник, буду по нескольку вязанок дров под станционную лесенку подсовывать… Они их увидят и возьмут.
— Это все крохи… Чтобы их печи растопить, им нужны не вязанки, а вязанищи. Год им дрова вози и не навезешь. Я был у них не раз в домах.
— Ну и что, что крохи… — тихо сказал Митроха и с каким-то благоговением посмотрел в окно. — Да ведь и крохи это намного лучше, чем ничего.
— Ты что, пьяный?.. — вздрогнул Яшка.
Митроха помолчал. А затем вздохнул полной грудью.
— Да нет, товарищ начальник, трезвый. Второй месяц как ни в одном глазу. И все из-за «темноты», порой так продирает меня, что я ни есть, ни пить не могу.
— Тоска с тобой, ох и тоска… — покачал головой Яшка и нахмурился. Подойдя к зеркалу, Яшка посмотрел на себя. Высокий, стройный, тонкие усики, модная рубашка. Только вот почему-то все лицо у него бледное-бледное, а шея и руки красные-красные, точно он только что обварил их кипятком. Он нахмурил брови,
— Покорнейше, покорнейше благодарю за информацию… Так сказать, вовремя сообщил, лучшего и не придумаешь.
Но Митроха не слышал его.
Настроение у Яшки испортилось. Притворяться перед Митрохой балагуром ему не хотелось. Ибо тот лесник — работяга до мозга костей, не поймет его, интеллигента. Да и не любил вообще притворяться в жизни Яшка. Грусть так грусть, радость так радость, не все ли равно. Кто поймет Яшку? Кто посочувствует ему в его горе? Да никто. Разве что ветер, метель. Много всего лезло в эти минуты в Яшкину голову. Бездна, нескончаемый поток мыслей. И все о совести, о морали, о правде, честности. Ему даже показалось, что в конторку, в центре которой он стоял, набилось десятка два пенсионеров. И вот, прижав его к стене точно мышь, они пододвигают к нему железный умывальник, пододвигают к самому лицу и говорят, мол, умой ты, Яшка, как следует рожу, протри глаза и тогда, по-новому на нас посмотрев, истину постигнешь — мы не «темнота», а люди.
Вдруг что-то загрохотало. Яшка очнулся и посмотрел на Митроху. Тот, продолжая стоять на коленках, воскликнул:
— Убогие, видно. Никого, видно, нет у них.
И вздрагивая, Митроха с нежностью царапал наморозь на стекле.
«Бензопила упала…» — успокоился Яшка и, поспешно присев на стул, обхватил руками голову. «Но-шпу, что ли, выпить…» — и достав из потайного кармана три таблетки, он с жадностью проглотил их и с такой же жадностью осушил стакан воды.
Но как ни тер и ни закрывал глаза, «темнота» почему-то не уходила. Она стояла перед ним стеной, то приближаясь, то отступая назад. Прогнать пенсионеров он не мог, руки не поднимались да в гортани звуки почему-то застревали. И тогда казалось, что он не дышал, а хрипел, как хрипят в предсмертной судороге уходящие на вечный покой тяжелобольные.
— Застрадали мы их, заколебали… — продолжал со вздохами у окна шептать Митроха, прилипнув к стеклу с какой-то унизительно жалобной страстью. — Там дороги нет. Дорога чуть левее. А они побежали. Эй, братцы… Эй…
Яшка молчал. Злобными глазами он смотрел, как «темнота» упиралась десятками пальцев в его лоб, точно собиралась возродить в его мозгу какое-то необыкновенное и нужное ей биополе.
— Вот, вот, я так и знал, — шелестел Митроха. — Они полезли туда и чуть было не застряли. А тот, что с пустым рюкзаком, шапку потерял. Ох, Господи! Помилуй меня, раба грешного!..
Из темноты на Яшку смотрят глаза. Бутылочно-зеленые, карие, темно-синие, голубые, серо-голубые. «Хотят убить. Ну что ж, пускай убивают…» — и Яшка отворачивается к стене.
Холодно. Душно. И опять холодно. Яшке кажется, что бензопила глядит на него блестящими переливающимися глазами.
— А-а-а… — на всю комнату дико вскрикивает Яшка и выбегает из дома. Он несется вслед за «темнотой» к инспекторше Лильке на дачу. Ее дача находится от лесничества примерно в трех-четырех километрах.