Снег на Рождество
Шрифт:
«Да, да…» — тут же согласилась Лилька и приказала Халтуркину Ивану, который находился с ней рядом, поскорее везти рояль к ней на дачу, а то чего доброго кто-нибудь вдруг перекупит этот необычный музыкальный инструмент. А сама Лилька решила добираться домой на электричке.
…Лошадка легко везла сани. Рояль был теплый, и Халтуркину Ивану приятно было на нем сидеть. Выехав за город, он решил двинуть прямо через лес. Дорога была знакомой, и он почти не глядел на нее, полностью доверяя и свою судьбу, и огромный рояль старательной и умной лошадке.
Мороз обжигал щеки, и Халтуркин Иван то и дело вертел головой. Но, увы, мороз крепчал. Птиц заставлял хорониться в густые макушки елей. Даже звериных
— Мог бы и поутихнуть… — бурчал Иван и, поеживаясь, дышал на рукавицы.
«Вот только бы эту лесную низину поскорее проехать, — размышлял он. — А там горка пойдет. Солнышко-то зимой хотя и квелое, да мороз все равно его боится». Он дергал вожжи и что есть мочи чмокал, стараясь подзадорить лошадку, и если это не помогало, хлестал ее кнутом и тыкал острым кнутовищем в зад, стараясь тем самым уязвить ее и обозлить. Но пробежав под одобрительное Иваново молчание метров сорок, лошадка вновь переходила на понурый шаг, почти до самой земли опустив голову. Нет, она не устала, просто мороз жег ей горло, когда она рысила.
«Такими темпами по низине придется ехать минут сорок, а то и час», — подумал Иван. Сугробы и прочие неровности сдерживали ход саней. И на одном из поворотов Иван чудом удержал рояль, а то бы тот грохнулся в сугроб, и тогда бы он не в силах был загрузить эту махину на сани.
«Ох, и скучно же мне что-то. Поиграть, что ли… Раз люди играют, чем я хуже. Заодно и согреюсь». И он, бросив вожжи, сдул снежинки с крышки рояля и, открыв ее, засмеялся, увидев клавиши.
«Как есть настоящие! — И, сняв рукавицы и сунув их за пояс, в удовольствии потер руками. — Вот я их сейчас раскатаю… — И улыбнулся своим мыслям. — Этот лес небось никогда не слышал звуков рояля. А вот теперь!..» — И Иван, ударив по клавишам, запел: «Буря мглою небо кроет!..» Он дал чрезмерную волю своему голосу, и лошадка, остановившись, повернула к нему голову.
Песня звучала, а вот музыки не было, как только Халтуркин Иван ни стучал и ни бил по клавишам. «Видно, заледенели, падлюки». И он стал растирать клавиши полами своего овчинного полушубка, одновременно выдыхая на них из груди теплый воздух. И вот, наконец, клавиши, оттаяв, задвигались. От радости Халтуркин Иван прокричал:
— А все же я хоть и не дирижер, но в музыкальных вопросах соображаю!.. — и вытерев губы, он вновь запел: «Буря мглою небо кроет…»
Руки его, не чувствуя холода, били по клавишам. Музыка выходила странной. Громы сменялись пушечными выстрелами, а залпы звонами. Но Ивану доставлял удовольствие сам свободно-хаотичный процесс музицирования. А что получалось, это его не волновало, лишь бы звучало да кричало, а там хоть потоп.
«Буря мглою небо кроет!..» — с пеной у рта продолжал он горланить одну и ту же фразу и, сдержанно-повелительно откинув голову назад, без всякого разбора со всей силы бил по клавишам, не давая им замерзнуть. Со стороны казалось, что он бил не по клавишам, а по оглоблям, до того мощны были его удары.
И ему уже казалось, что не овчинный полушубок на нем, а черный модный фрак… А лесная низина есть не лесная низина, а оркестровая яма. Облучок — это пюпитр, кнут — дирижерская палочка.
Пот градом лил по его лицу. Но, увы, Иван Халтуркин не уставал. И не было сейчас счастливей лица в мире, чем его. Мороз теперь не обжигал его. Иван барабанил по клавишам с таким старанием, словно наконец нашел то самое дорогое в жизни, что все время искал.
Лошадка порой нервно взбрыкивала задом и, подняв кверху зубастую голову, оскорбительно ржала. Но Халтуркина Ивана это не задевало. Музыка, волшебная музыка звала его за собой, она манила, она пьянила, и каждый новорожденный звук призывал к последующему действию — чтобы как следует
— Буря мглою небо кроет!.. — с чувством и даже как-то горячечно горланил Иван, и громообразная лавина звуков тут же заглушала эту фразу. — Нет, нет, не отдам я Лильке этот рояль, я его домой заберу. А если ей захочется поиграть, то пусть приходит ко мне и играет, сколько ей влезет, — решил он окончательно.
Ошалевшая, вконец уставшая и отупевшая лошадка, упав на колени, необыкновенно дико и нелепо заржала.
«Не отдам я Лильке рояль, не отдам… — окончательно решил он и хитро-прехитро щурил глазки. — Да эта некондиция всем кондициям кондиция. Везет же людям… — и он подумал о Лильке. — Пришла в магазин. Чувствует она, что ли. А может, на самом деле ей ее биополе подсказывает, в какой вещи кусок золота сокрыт. А может, всем вот таким бабам, у которых ветер в голове гудит, везет. Обиженные они, можно сказать, обделенные женской долей, вот им и везет. Как снег на голову, бух. Под видом старого рояля и такая вещь. Да если этот рояль на колокольню поставить, то до самого Владивостока его бой можно будет слыхать. Жаль, он в дверь Дятловского храма не влезет, а то бы поставить его у алтаря, да как ударить, да как ударить, чтобы некоторые в себя пришли, а то ведь зачухались, истинный крест зачухались, ты им слово, а они тебе сто, ты им доказываешь, что Бога не видно, а они тебе, мол, это еще ничего не значит».
Иван, пьяный от мыслей, быстренько перемахнул через огромный сугроб и, подъехав к ельнику, повернул не налево, к Лильке, а резко вправо, с себе домой, ибо решение — ни в коем случае не отдавать Лильке такой распрекрасный рояль — было окончательным. Пройдет еще минут двадцать, и вскоре он въедет в ворота своего дома.
Как-то вскользь вспомнив, что жена просила мяса, он, остановив лошадку, слез с саней и пошел к трем березам. Подойдя к двум капканам, которые он постоянно здесь ставил, заметил, что никто в них не попался. Выбравшись, из кустов, Иван посмотрел на сани. И вдруг завопил — рояль пропал.
Но времени для размышлений не было. Иван принялся искать следы и, наконец, найдя их, с необыкновенной прыткостью и бодростью кинулся догонять воров. Следы как следы. Свежие. Взобравшись на горку, он прокричал навстречу морозному ветру:
— Подобру-поздорову отдайте рояль! Он не мой, инспекторши. Буквально час назад она его в магазине купила, а мне поручила доставить его на дачу. — И Иван заорал пуще прежнего: — Прошу вас, отдайте рояль. Ради Бога! Прошу вас, отдайте рояль. Все равно у вас с ним ничего не получится, потому что он некондиция. Его не загнать, не перепродать. Лучше камень украсть или же телегу, чем его…
Но, увы, торжественно мрачен был окружающий мир. Как ни пыжился и как ни кричал Иван, ему так никто и не ответил. Лишь лошадка сочувствующе заржала в низине, да колючий ветер так вдруг дунул ему в ухо, что его и без того остекленевшая голова зазвенела, словно ведро, которое совершенно случайно вдруг выпало из промчавшегося грузовика.
«Да, был бы мой рояль, другое дело», — прошептал он чуть не плача и помчался по вражьим следам. Лошадка, опустив голову, плелась за ним. Почему он не поехал, трудно сказать. Может, растерялся. А может быть, просто забыл о ней. Следы вели к станции. Заметив, что следы при подъеме делают какую-то непонятную петлю, он решил бежать напрямик. И когда, взобравшись на вторую горку, стал спускаться с нее, то, внезапно оглянувшись, замер. Оказывается, он обогнал воров и теперь они бежали за ним. К счастью, рядом оказалась широченная береза, и он, спрятавшись за нею, стал наблюдать за приближающейся к нему толпой. «Человек пятнадцать», — прикинул Иван. В руках у некоторых он увидел рояльные ножки, педальные рожки…