Поймай меня на том, на чем нас ловят,—На пустяке, неосторожном слове.Прошу, попробуй вымани секрет.Я всех болтливее и бессловесней.И запиши. И это будет песней,Которую ищу я с детских лет.1967
«Ученический зимний рассвет…»
Ученический зимний рассвет.На окне ледяные подтеки.Я не знал до шестнадцати лет,Как бывают пленительны строки.Из постели на прорубь окнаЯ гляжу, не спеша из постели,У меня есть тетрадка одна,Для которой нет места в портфеле.Я портфельчик под мышку возьму.От зимы
воротник побелеет.Я о том не скажу никому,Что в тетрадке моей лиловеет.Вот растет из сугроба метла,Вот оплывшая наша колонка,Как задутая свечка, белаОто льда, затвердевшего ломко.Мне отныне спасения нет.Все, что пройдено, вижу в обломках.Ученический зимний рассвет.Тонет улица в ранних потемках.Я пропал! Но кому объяснишь,Что она меня вновь отстоялаЭтим снегом, свисающим с крыш,Словно съехавшее одеяло.Спите, улицы. Спи, календарь!Через день, виновато сутулясь,Я скажу, что замазал январьБелым снегом названия улиц.И не смог я дорогу найти.Но в училище был небывалом…Я ворочаюсь под одеялом.Я встаю. Надо в школу идти.У меня есть тетрадка одна.Там грядущие зреют напасти.Там каракули, там письмена.Но хоть лаврами путь разукрасьте,Хоть наметьте любой юбилей,Я туда убегу без оглядки,В тот рассвет, что синей и белейУченической чистой тетрадки.1965
«Попробуй вытянуться, стать повыше…»
Попробуй вытянуться, стать повыше,Слезами, дождиком стучать по крыше,Руками, ветками, виском, сиреньюКасаться здания с поблекшей тенью.Попробуй вырасти такой большою,Чтоб эти улицы обнять душою,Чтоб эти площади и эти рынкиОт малой вымокли твоей слезинки.Упав локтями на холмы окраин,Будь над путями, над любым трамваем.Над тополями, что боятся вздоха.И не касайся их, не делай плохо.Потом подумай о такой причуде:Все слезы выплакав, вернуться в люди.По горькой сырости, босой душою.Попробуй вырасти такой большоюИ в том оплаканном тобою миреЖить в той же комнате и в той квартире.1967
Новоарбатская баллада
Гляжу все чаще яСредь шума будничногоНа уходящееС чертами будущего.Мне жалко поезда,Вспять откатившегося,Дымка и посвиста,Невоплотившегося.Ташкентской пыльюВполне реальнойАрбат накрылоМемориальный.Здесь жили-были,Вершили подвиги,Швырнули бомбуЦаризму под ноги.Смыт перекрестокС домами этимиВзрывной волноюЧрез полстолетия.Находят кольца.А было — здание.Твои оконцаИ опоздания.Но вот! У зданийАрбата нового,Вблизи блистанийКольца Садового,Пройдя сквозь сыростьДревесной оголи,ОстановиласьКарета Гоголя.Он спрыгнул, прячаСебя в крылатку,На ту — Собачью —Прошел площадку.Кто сел в карету?Кто автодверцейВ минуту этуУдарил с сердцем?Кто, дав спасибо,А не мерси,Расстался с нею —Уже с такси!Ведь вот, послушай,Какое дело,Волной воздушнойИ стих задело.Где зона сломаИ зона сноса,Застряло словоПолувопроса.Полумашина,ПолукаретаУмчала отзвукПолуответа…Прощай, любимая!В твоем обличьеНеуловимоеЕсть что-то птичье,Все улетающее,Все ускользающее,Одна слеза еще,В улыбке тающая,И всё. С обломкамиЯ за чертою,С мечтой, с обмолвками,Со всей тщетою.Прощай, летящая,Прическу путающая.Все уходящееУходит в будущее.1967
Грачи прилетели
После первых ночей,Отшумевших лесами,После белых подушекИ черных ручьевУ сугробов опятьСиняки под глазами,Синева под глазамиУ всех облаков.Как в гостиницахШишкинские канители,Этих сосен и елейРазвес и наклон,Так сегодня Саврасов,«Грачи прилетели»,Наштампован в апрелеИ в жизнь проведен.Он бросает готовое,Птиц не осилив.Ветки долго пустуютПод небом нагим.Но
приходит на помощьХудожник ВасильевИ рисует грачейОдного за другим.То слетаются, тоРазлетаются тучей,Обживая вне рамыИ в раме жилье.И бросается гвалт,Этот гомон летучий,То ль в окно мастерской,То ль из окон ее.Белый храм, над которымГрачиная давка,То к глазам подплывет,То, как по ветру, вспять.Так что надпись на нем«Керосинная лавка»То является, тоИсчезает опять.Тают черные сучьяИ синие вены.Но, творец, а художники?Где же они?Беспорядок, беспамятство.БлагословенныЭти первые ночиИ первые дни.1967
«От двориков московских синяя…»
От двориков московских синяя,Таинственная глубина!В изломах крыш, в их смутных линияхДоверчивость и тишина.Когда ж дверьми мальчишки хлопают,Хохочут, торопясь к звонку,И валенками глухо топаютПо наметенному снежку,Когда с бидонами молочницыГрохочут от двора к дворуИ пересчитывают трешницы, —Где эта тайна поутру?Но лишь сгустится сумрак ласковый,Двор вновь живет, седым-седой, —Карнизами, ветвями, красками,Порогами, самим собой…
Ночной циклон
Алеко Шенгелиа
Дул ветер в феврале в Тбилиси,Гремя железом листовым.Гремели форточки. И листья,Гремя, неслись по мостовым.Как будто в тучах звездной пылиТот дом несло за горизонт,Где мы, Алеко, стоя пилиВ честь заболевшего Резо.Но лишь тогда, когда иссяклиПризнанья дружбе и стиху,Все стало так, как в чистой саклеТам, на божественном верху.И мне подумалось за смутой,Что то не ветер, ты неправ,То плачет демон пресловутый,Любимый адрес потеряв.Где он берег его? На листьях!На ныне взорванной скале!…Вот ветер был какой в Тбилиси,Какой был ветер в феврале!..Гора крупнела на рассвете,Но и чрез гору, до конца,Тот перекатывался ветер,Как стих бездомного певца.1967
Речной вокзал
Заиндевевшие снасти,Синь, затаившая дух.Как привалившее счастье,Эти сугробы и пух.Это ведь было до снега,Возле воды и весла.Льстивая тайна побегаСлавою нас обошла.Помню осенние воды,Сеть расписаний сухих.Вмерзли твои пароходыВ лед опозданий моих.На берегу, как в затоне,Остановились года.Лишь дуновенье погониШло по воде иногда…Нет ни бесславья, ни славыВ том, что, темнея на цвет,Чьи-то заставы и травыНам уносились вослед.Здесь задыхались от бегаИ не прощались они…Все это было до снега,Перебелившего дни.Заиндевевшие снасти,Даль, затаившая дух.Как привалившее счастье,Эти сугробы и пух.1967
Чужая книга
После дней обаянья,После белых ночейС этой книгой свиданьяВсё нежней и горчей.Это очень похожеНа ближайший отлет.Гул винта, как по коже,По обложке идет.Средь вокзального быта,Вся — поющая, всяНа скамейке забыта,Остающаяся.Не средь шумного бала,А под вопли грачейТы меня испугалаСтрахом юных ночей.Невозможностью слиться,Невозможностью взятьИ отдать, и открыться,То есть все рассказать.Невозможность явитьсяИ в любом пустякеНевзначай воплотиться,Как дано пустельге.На скамейке, подмокшейОт весеннего льда,Голос, не превозмогшийКрасоты и стыда.Это даже не слово,Что в сердцах говорим…Дивный слепок с чужого,Населенный своим.1967
«Мне нравятся поэтессы…»
Мне нравятся поэтессы,Их пристальные стихи,Их сложные интересы,Загадочные грехи.Как бледностью щеки пышутУ всех на иной манер,И как о мужчинах пишутПо-рыцарски. Не в пример.Их доблесть — не быть обузойНи в цехе, ни в мастерствеИ жить, пребывая с музойВ мешающем им родстве.Я рад, что в наш век тревожный,Где с пылом враждует пыл,Их дружбою осторожнойПорою отмечен был.1966
