Снег в сентябре

Соколов Владимир Н.

Погост

Деревья черные стояли На красном зареве зари. Они погоду предвещали. Как бы пылая изнутри. Среди сугробов был один. Ветра низин на перевале С него, как с птенчика, сдували Пух остывающих вершин. На красном зареве зари Деревья белые стояли. И день настал. Сады сияли. В садах алели снегири. Как заплутавшаяся старость, Листва опавшая осталась. Там, где дышал уже погост Средь черных трав и красных звезд. Но час настал. И синь настала. Все вешним пухом обметало. Лишь над сугробом молкнет ширь. Да пташек мелкая цифирь Там, где объемлет весен гул Почетных сосен караул. 1965

Напев

Не

повторить хочу — продолжить, Напомнить, выручить, спасти… Грибной качающийся дождик На всем проселочном пути. Неувядаемое лето. В цветке промокшая пчела. А там, за вырубками где-то, Полей желтеющих дела. Не повторить хочу — напомнить, Как беззаветно и легко Нас может счастием наполнить Берез парное молоко. Как может болью и отрадой Овеять душу сторона, Где есть за старенькой оградой Избушка ветхая одна. А дальше — новые, другие, Конечно белые, дома. И провода у них тугие И молодые закрома. Хочу продолжить песнь о певне, Хвост выгибающем дугой. О дорогой моей деревне И о пшенице дорогой!.. Грибной качающийся дождик. Мерцанье падающих глаз. У мамки выхватив творожник, Босой задумался художник: А где же бабочки сейчас! 1965

«Художник должен быть закрепощен…»

Художник должен быть закрепощен, Чтоб ощущал достойную свободу, Чтоб понимал, когда и что почем Не суете, а доблести в угоду. Художник должен быть закрепощен, Как раб труда, достоинства и чести, Ведь лишь тогда, питомец мира, он, Как слово точно взятое, — на месте. Художник может быть раскрепощен, Когда мальчонка ритмы отмеряет Своей ручонкой — явь его и сон, — Но он тогда от счастья Умирает. Художник знает музыку и цвет, Он никогда не бог и не безбожник, Он только мастер, сеятель, поэт. На двух ногах стоит его треножник. Одно замечу, обрывая стих, Хоть в нем одном и участь и отрада, — В монархии подобных крепостных Царей-освободителей Не надо! 1963

Осташков

Осташков древний, травянистый, Устав от сутолоки туч, Поймал сегодня жарко-чистый, Слегка колеблющийся луч. Поймал на радость окнам, скверам, Вдруг просиявшим оттого, И отразил всем Селигером, Всем водным зеркалом его. И сразу солнечные пятна Пошли, блистая, нарасхват. Молочной зеленью стократно Раздался Набережный сад. Волной и дегтем пахла пристань. Пел катер в млеющей дали. И увеличивались листья, И усыхали колеи. …Гнал ветер тройку туч отставших… Пройдя сквозь домиков ряды, Мы с дамбы видели Осташков, Встававший прямо из воды. Его заборы, стены, крыши В лучах пестрели. И рвалась Над жестью, дранками все выше Листва. И радовала глаз. Там, в стороне, неутомимо За колокольней кожзавод, Подъяв трубу, метелкой дыма Прозрачный чистил небосвод. А здесь — законом под опеку Взята — в пейзаж внося свое, Стена осьмнадцатого века Оберегала кожсырье. И все из озера вставало, По пояс в солнечной воде. Моторка голос подавала, Скользя по синей борозде, А в переулках тишь стояла, Как будто время там не шло, А только бабочкой сновало Да из-под лип травой росло. Но невозможно оторваться От общих действий ни на час. Но в дождь и вёдро жадно длятся Дела, связующие нас. И на ходу в машину села Душа, предчувствуя поля, Где дыбилась в горячке сева Тревожно влажная земля. 1963

«Россия средней полосы…»

Россия средней полосы… Туман лугов, и запах прелый Копны, промокшей от росы. И карий глаз ромашки белой. И тропка узкая в кусты, В орешник уведет. А выйдешь, Такую сразу даль увидишь, Что встанешь, замирая, ты. Бескрайняя какая воля! Блестит изгиб Тверцы-реки. С размаху вширь простерлось поле, В нем тонут леса островки. Сужается, летит, шоссе… Стоишь. И словно шире плечи. И крепче дух

от этой встречи С землей во всей ее красе. А возле, на кусту в росе, Как часики, стучит кузнечик. Стояли цитрусы стеной Стучали в крепкие ладошки, Но все всплывал передо мной Непризнанный цветок картошки…

Ока

Мы так и не доехали тогда… Какой-то лодки не было под боком. Запомнилась река Да лебеда На берегу довольно невысоком. Да то село, глядевшее с откоса Голубоглазо и желтоволосо. Да ребятня, да лодка на мели. Да чей-то дед при всех его притворствах: «Мол, нету лодки. Нет. Не завели…» Да мы без шапок, трое стихотворцев. Да как вдали автобус наш гудел, Что люди ждут, что все же есть предел… Да мысль о том, что родственные сени, Когда-то называл Сергей Есенин Не Константиновом и не Окой, А просто лесом, полем да рекой. Мы так и не доехали тогда. Оки не переехали… Ну что же. Прав лодочник, седая борода: «Поэты! Как же, знаю. Был Сережа…» 1964

«Все прозрачно в мире — это свойство…»

Все прозрачно в мире — это свойство Голубых, больших осенних дней. Птиц охватывает беспокойство, Гнезда их становятся видней. Все открыто пристальному взору: Дно речное, паутинки нить. Очень любит осень в эту пору Отобрать, отсеять, остудить. И следя за днем, за цепью уток — В час такой, давно ли слеп и глух, — Я и сам, как это утро, чуток, Обращенный в зрение и слух. Я ловлю, раскидываю сети, Только вовсе мне не до игры, Я и сам как будто на примете У большой и пристальной поры. Я молчу, тревогою объятый: Эта осень видит все насквозь. Мой сосед стоит у ближней хаты, У него в руке доска и гвоздь. Тоже смотрит долго, сокровенно И вздыхает: — Ну, брат, я решил. Я сегодня валенки надену, Понимаешь, вовремя подшил. Он смеется: что, придумал строчку! Или снова юноша влюблен! Надевает валенки — и точка. Думает, что жизнью умудрен.

«Простое дерево, ты древо…»

Простое дерево, ты древо. Ветвь родословья, ты родня. В необходимости напева Вы убеждаете меня. И, полный голосом и светом Еще не сказанного, я, Как мальчик с маленьким секретом, Иду, улыбки не тая. Ветрами вольности лелеем, Неся, как песню, в сердце Век. Иду по дебрям и аллеям, Счастливый русский человек. 1962

Старатели

Не забывай. Он худ, устал и молод. На твой костер наткнется невзначай. Прими его. Пусть утоляет голод. Из котелка прихлебывает чай. Утешь его. Скажи, что туговато И сам порой затягивал ремень, Но только жаль, скажи, что рановато Он потерял кресало и кремень, Что сам свой путь прошел ты пядь за пядью, И, словно сказку, повтори опять: «За Черной падью и за Синей падью, За Белой падью — Золотая падь…» В его глазах плясать шмелями будут От твоего огнища огоньки! Весь опыт свой, что плечи не забудут, С чем и забвенью сладить не с руки, Отдай ему. А посох и огниво Он сам возьмет, не выждав до утра, Когда задремлешь ты небоязливо, Согрев его у своего костра. 1966

Песня

Какими красивыми были Мальчишки семнадцати лет, Которых еще не любили, Которых давно уже нет. Летели над ними разрывы, Осколки великой войны. Но все ж они, мальчики, живы, Как живы отцы и сыны. Какими красивыми были Девчонки семнадцати лет, Которых еще не любили, Которых давно уже нет. Летели над ними разрывы, Осколки великой войны. А все ж они, девочки, живы, Как дочери и как сыны. Какими красивыми были, Такими и в землю ушли. А там, где мы их хоронили, Там красные маки взошли. Свершаются сказки и были В созвездьях боев и побед… Такими красивыми были Ребята семнадцати лет. 1966