Снег в Техасе
Шрифт:
Серж последний раз отбыл в Москву в январе 1935-го. И исчез. На письма и телеграммы не отвечает. Рената несколько раз пыталась дозвониться по номерам, которые оставил ей Серж. Бесполезно. В трубке раздавались лишь протяжные гудки…
Григорий еще раз просматривает страницы.
– Я попробую вам помочь. Встречаемся ровно через неделю. Здесь.
Свои обещания Григорий всегда выполнял. На следующей встрече с Вассерманом он как бы невзначай спросил:
– Что вы знаете о Серже Викторе?
Вассерман насторожился.
– Кто вас надоумил? Жена?
Григорий неопределенно промычал.
Вассерман закурил длинную папиросу.
– Конечно, жена. Она
– Что ей сказать? – наигранно небрежно спросил Григорий.
– Пусть его забудет. Чем скорее, тем лучше.
– Это так серьезно?
– Это очень серьезно.
Вассерман раздавил папиросу в пепельнице и несколько раз прошелся по узкому кабинету Григория.
– Я вам не должен этого говорить. Но скажу. По дружбе. – Губы Вассермана скривились в подобии улыбки. – Веклич был агентом Троцкого. Возил спрятанные в каблуках инструкции Зиновьеву и Радеку. Сколачивал фронт единой оппозиции.
В кабинете наступила гнетущая тишина. Вассерман закурил новую папиросу.
– Он пойман с поличным. Дает признательные показания…
– Нет, нет, нет! – Рената оттолкнула Григория, выскользнула из постели и стала быстро одеваться.
Их связь продолжалась уже неделю, встречались они каждый раз в новом отеле. Началось с той самой встречи в ресторане на бульваре Сен-Жермен. В ответ на немой вопрос Ренаты Григорий понес какую-то околесицу:
– Я навел справки. Обещали содействовать. Все образуется. Явное недоразумение… Месяц, самое большее – два…
Рената выскочила из ресторана. Григорий бросил на стол стофранковую купюру и посеменил вслед за ней. Рената рыдала, прижавшись лицом к сухой коре каштана.
– Вы лжете… вы лжете, как и все…
Григорий обнял Ренату за плечи, и она прижалась к нему всем телом. Потемнело, пошел теплый дождь, и вдали, за Монмартром грянул гром. Они вбежали в какой-то отельчик, и портье, не отрываясь от «Пари-суар», протянул Григорию ключ. Поднялись по узкой лестнице на верхний этаж, скрылись в комнатке, которую целиком занимала огромная кровать, стали срывать с себя мокрую одежду. А в закрытые ставни стучал мелкий парижский весенний дождь…
…Григорий и Рената сидят в маленьком прокуренном зале. Это мюзик-холл АВС на Больших бульварах. Медленно гаснет свет. На сцене за тюлевым занавесом появляются фигуры оркестрантов. Звучат знакомые всем мелодии парижских песенок. Жидкие аплодисменты. Свет гаснет вновь, и оркестр исчезает. И ослепительный луч прожектора вырывает из темноты яркий квадрат, и в этом квадрате – женская фигурка. Короткое платье, непропорционально большое лицо с черными пятнами глаз, и огромная трещина рта. Взрывается оркестр, и, заглушая оркестр, женщина выкрикивает слова, от которых по спине пробегает дрожь.
J’ai r^ev'e de l’'etrangerEt, le coeur tout d'erang'ePar les cigarettes,Par l’alcool et le cafard,Son souvenir chaque soirM’a tourn'e la t^eteMais on dit que, pr`es du port,On a rep^ech'e le corpsD’un gars de marineQui, par l’amour d'elaiss'e,Ne trouva pour le bercerQue la mer c^aline… [6]Рената наклонилась и тихо сказала Григорию:
– Эта
6
Я грезила о чужестранце,/Сердце мое разбито,/Истерзано сигаретами, алкоголем и тоской./Каждый вечер голова у меня кружилась./Воспоминания о нем…/ Но говорят, возле порта/ Выловили тело какого-то моряка…/ Его любовь не нашла ответа,/И только море, как колыбель, убаюкало его… (фр.)
Григорий сжал ее руку.
Григорий закрыл глаза, и ему припомнилось последнее выступление Ольги в доме у мецената Фодаминского. На Ольге было длинное, давно не стиранное платье, а в руке какое-то подобие черного веера. Держалась Ольга надменно, щурила близорукие, уже почти не видящие глаза, не отвечала на поклоны. Стихи читала невнятно и монотонно, как заводная кукла. Гости вежливо хлопали и норовили незаметно выскочить через запасную дверь в дождливую зимнюю парижскую ночь…
– Нет, нет, нет! Отказаться от Сержа, предать наши идеалы!..
Григорий пополз за Ренатой на коленях, удержал ее в дверях, стал целовать ей ноги.
– Не уходи, Рената! Мы что-нибудь придумаем. Мы его спасем…
Рената не ушла. Она опустилась на колени рядом с Григорием, прижала к груди его голову.
– Я спасу его сама. Я все уже придумала…
В тот раз они оставались в отеле весь вечер и всю последующую ночь. Почти непрерывно занимались любовью и пили ледяное шабли, которое им приносил, осторожно постучавшись в дверь, официант из бара. А под утро, когда проступил свет в щелках жалюзи, Рената поведала Григорию свой план спасения писателя Сержа Виктора, которому, при всей его очевидной фантастичности, было суждено увенчаться успехом.
Собственно, сам план со всеми его многочисленными ответвлениями резюмировался в одном слове, его Ренате пришлось повторить несколько раз, прежде чем Григорий проник в его сокровенный смысл: «Сюрреалисты!»
– Сюрреалисты… Что от них толку?
О сюрреалистах были наслышаны все, но мало кто был с ними знаком, и еще меньше было тех, кто разбирался в их сложном искусстве. Григорий довольно быстро понял, что Рената имеет в виду не художников типа Пикассо, Миро, которые уже давно устоялись и заняли прочное место на парижском Олимпе, а поэтов-бунтарей: Бретона, Арагона, Элюара, Тцара и Кревеля. Поэты эти отличались неумеренной политической активностью, они выпускали и тиражировали многословные декларации и манифесты, в которых ратовали за пролетарское искусство. Позднее они всем скопом влились в ряды компартии, заняв в ней крайне левые позиции. Гнездились сюрреалисты преимущественно в кабаках на Пляс-Бланш, что выходила боком на бульвар Клиши.
Григорий все еще не понимал.
– Сюрреалисты – люди крайне непрактичные…
Рената терпеливо объясняла Григорию детали своего плана.
– Среди сюрреалистов есть один, кто может помочь.
– Кто это, Рената?
– Арагон.
Григорий удивленно посмотрел на Ренату:
– Чем?
И тут его осенило:
– Хотя, впрочем…
Он вспомнил Арагона – он его видел на литературных вечерах, где ему доводилось часто бывать. Его руки с длинными нервными пальцами. Рядом с Арагоном всегда была рыжеволосая полногрудая девица, его любовница, а позднее – жена. Григорий вспомнил, что она русская, и зовут ее Эльза. Его тогда удивило, что рядом с ними всегда был Эльзин бывший муж, рано поседевший аристократ, с бутоньеркой Почетного легиона в петлице.