Снег в Техасе

Долохов Павел

Задача эмиграции в этих условиях – максимальная связь с Россией. Уничтожение перегородок, отделивших нас от родины. Мы должны внедряться в тело России, установить связь со всеми евразийски мыслящими группировками, особенно в сфере власти, в армии и в печати. А число таких группировок больше, чем мы представляем, и их численность растет. Россия никогда не будет частью Европы, нам не нужны их свободы и горькая на вкус демократия. Нам нужна наша Россия!

Григорий закончил свою речь и отер пот со лба. После минутной паузы раздались жидкие аплодисменты.

Струве позвонил в колокольчик:

– Благодарю вас, Григорий Осипович. Господа, вопросы.

Несколько

человек подняли руки.

Из первого ряда встал Милюков.

– Господа, позвольте мне несколько слов. Я недолго. Через полчаса у меня заседание редакционной коллегии.

Он помолчал несколько секунд, а потом закричал срывающимся фальцетом:

– Я никогда не слышал подобной злонамеренной галиматьи! В каком университете вы учились, господин Леви? Я навел справки. Вы не закончили курс московской гимназии. Перед вами стоит профессор истории Московского, Оксфордского, Гарвардского и Пражского университетов. В каких малограмотных книжках вы прочитали эту чушь про происхождение арийских народов? После работ новейших историков, включая Ростовцева и Спицына, вопрос о происхождении индо-иранских (неграмотно именуемых арийскими) народов приближается к разгадке. Это либо восточноевропейские степи, либо Передняя Азия. Сибирский ареал, где имеются так называемые андроновские древности, – явление позднейшее… Татаро-монгольское завоевание – это величайшая трагедия русского народа, отбросившая нас на столетия вспять. Никакого союза не было и быть не могло. Все мерзкое в нашем народе, хамство, чинопочитание, пресмыкание перед властью, – все это последствия ига, иссушившего душу народа…

Нет, мы не Азия, мы были и остаемся частью Европы. Наш магистральный путь – европейская демократия, ценности которой универсальны. Величайшее преступление большевизма – уничтожение тонкого социального слоя, образованного класса, не имевшего аналогов в Европе, этой питательной среды демократии. Большевики столкнули Россию назад, в монгольское рабство…

Милюков собрал свои бумаги в портфель и стал проталкиваться к выходу. В зале стоял шум. Беспомощно звонил колокольчик Струве.

У выхода из библиотеки Григорий поймал Кондратьева за рукав:

– Коля, задержись. У меня важные новости.

Они вошли в угловую пивнушку. Сели за столик у окна. В лучах солнца пиво в высоких бокалах отливало золотом.

– Я вчера виделся со Шпигелем.

– С тем самым чекистом?

Григорий кивнул головой.

– С тем самым. Он, кстати, был на лекции. Сидел в углу и все время что-то писал.

Они отхлебнули по глотку.

– Так вот, Коля, – продолжал Григорий, – наш план принят. Но с условиями…

Он помолчал.

– Условия тяжелые. Но выбора у нас нет. А для начала – вот. – Он протянул Кондратьеву конверт.

Тот приоткрыл его. В конверте лежали перетянутые резинкой новенькие тысячефранковые банкноты.

4

Ольга Ивановна Широкова, по мужу Леви, родилась в России, в Москве 31 июля 1889 года. Постоянное место жительства: Ванв, дом 65 по улице Потэна, департамент Сена, Париж.

Григорий ушел, Вадим в лицее. Ольга ходит по дому, не может успокоиться.

Москва – нет! Только не Москва.

Она садится в кресло у окна. Закуривает. И опять время уходит вспять…

Коктебель. Запутанный, нелепый дом художника Волошина. И он сам – молодой, красивый и нелепый, как античный бог, – золотые кудри волной падают

на греческую тунику. А из полутьмы выходит он, Григорий, высокий и прекрасный, как принц, с глазами цвета моря. Подходит, берет Ольгу за руку, нежно целует в щеку. Сердце у Ольги сжимается. Она знает: это навсегда.

Потом море и пляж, усыпанный разноцветной галькой. Смех и крики – Волошин затеял странное античное действо. Они с Григорием в стороне, стоят, взявшись за руки. Григорий достает из кармана батистовый платочек, в нем прозрачная розовая капелька. Он протягивает ее Ольге:

– Это сердоликовая бусина. Я нашел ее в Генуэзской крепости. Говорят, что это любовный талисман…

Ольга целует бусину и прячет ее на груди. Она не расставалась с ней никогда.

Душный летний день, узкая тропинка на Карадаг. Они останавливаются на крутом повороте. Ветер поет в соснах, а море и острые рубцы черных скал – далеко внизу, подернуты голубоватой дымкой. Ольга останавливается.

– Я устала. Не могу больше.

Григорий берет ее на руки.

– Я донесу тебя до самой вершины.

Григорий задыхается, по лицу его текут струйки пота.

– Григорий, перестань, у тебя больное сердце…

Он упорно повторяет:

– Я тебя донесу до вершины…

Григорий спотыкается о корень, и Ольге кажется, что они летят в пропасть.

Ольга на мгновение теряет сознание. Она открывает глаза. Они лежат в густой траве. Григорий гладит ее волосы.

– Тебе не больно?

Ольга улыбается, качает головой. У нее из губы сочится кровь.

Потом была Москва и свадьба в маленькой церкви Воскресения Словущего на Арбате. Народу в церкви было мало, только самые близкие. Ольгин отец, Иван Васильевич, стоял рядом с Осипом Давыдовичем, отцом Григория, оба во фраках, с орденами. После венчания поехали в «Славянский базар». Сказав тост, Осип Давыдович передал молодым два маленьких пакета, перевязанных муаровой лентой. Ольга разорвала ленточку. Из пакета выпали две маленькие книжки. Поднесла их к глазам. На обложке одной из них было напечатано вязью:

Ольга Шриокова

ВЕЧЕРНИЙ АЛЬБОМ

Стихи

На обложке второй книжки было напечатано прямыми кеглями:

Григорий Леви

ИЗ ДЕТСТВА

Ольга подняла обе книжки над головой.

– Скромный подарок от издательства «Леви и сыновья», – пояснил Осип Давыдович.

Гости хлопали и кричали «Горько!».

И уже в самые первые дни их совместной жизни, сперва во флигеле на Поварской, а потом уже в большой квартире, которую они сняли на Сивцевом Вражке, что-то не сошлось, не сложилось.

Григорий все тот же: высокий, голубоглазый. Он был душой общества. Он умел неподражаемо рассказывать по большей части самим им придуманные истории, и сам первый над ними заразительно смеялся.

На их книжки появились рецензии почти во всех московских газетах. Книгу Григория критики в один голос хвалили – ясный прозрачный стиль, точные зарисовки уходящей московской жизни. Потом Ольга случайно узнала, что все эти критики состояли на жалованье у Осипа Давыдовича, отца Григория.

А Ольгины стихи ругали – детский лепет, капризы взбалмошной гимназистки, появились даже пародии. Только Брюсов в своей кисло-сладкой рецензии увидел в ней зерна большого таланта…